Шрифт:
Два часа бестолковых попыток выдать из себя хоть одну внятную строчку канули в лету. Я сидел и бездумно набивал на клавиатуре буквы слева направо:
Й, Ц, У, К…
Кто вообще такой этот Йцук?..
В жарком зное душного июля в этом ненавистном мне раскалённом добела городе с безостановочно снующим народом, шипящим и брызжущим во все стороны горячим маслом колючих слов, гибла любая творческая мысль. Опрокинув в себя остатки тёплого виски, я с отчаянием бросил пустую бутылку в ведро с бумагами и закрыл плывущий перед глазами монитор ноутбука, обречённо положив на него
— Йцук!
Он обернулся, ожидая увидеть знакомое лицо. Но видно, что шутник не собирался себя раскрывать. В жёлтой дубраве гулял только ветер.
Как же быстро кончилось лето. Его как будто и не было никогда. Йцук помнил только жаркий июль, но не этого года, и не прошлого. Он помнил лишь сухой июль своей жизни, что приходит сразу за беззаботной весной. И вот теперь он стоит в сером ватнике с холодной пилой на плече. Посреди родной тайги, где родился и вырос, где прожил трудную и голодную, но в целом достойную и счастливую жизнь, а теперь вместе с ней погружался в состояние остывающей осени.
— Отговорила роща золотая на груди утёса-великана, — бросил он вслух шумящему лесу, так, словно это был отзыв на пароль. И, протянув руку перед собой, ввёл в воздухе через шифт "С", затем, приподняв мизинец, добавил: "ергей".
Доктор сказал, что это остаточный тик после травмы головы, и скоро это пройдёт.
Йцук периодически вытягивал руку и в пустоте вбивал пальцами одно и тоже слово. Сергей. С-ергей. Кто вообще такой этот Сергей?
Травму Йцук получил в начале лета, когда на причале сорвало с погрузчика четыре могучих ствола и они прокатились дружным раскатистым эхом прямо в чёрную невозмутимую воду, увлекая за собой несколько человеческих тел.
Йцуку повезло больше, чем его товарищам по погрузке. Но меньше, чем остальным, кто не участвовал в работе. Когда он открыл глаза, то не сразу вспомнил кто он такой.
Ему сказали как его зовут. Но прежнее имя было чужим, словно простой набор символов, собранный в случайном порядке, не поддающийся пониманию. Другое дело «Йцук». Так он попросил себя называть.
Йцук был уже далеко не молод, но после травмы помнил из своей прошлой жизни только жаркий июль в родном таёжном селе, где он был свободным охотником. Пока однажды, за ним не пришли с конвоем. В трудовом исправительном поселении о нём знали только по затёртой бумаге с печатью, где было лишь имя и номер статьи.
Йцук старательно напрягал память, но каждый раз вместо воспоминаний его левая рука непроизвольным тиком тянулась в пустоту и пальцы дёргались в одном и том же порядке. Со стороны это не имело смысла. Но Йцук знал, что он вбивает слово. И слово это Сергей.
В этот день силы совсем оставили его дряхлеющее тело, так и не окрепшее после несчастного случая.
Йцук вспомнил напевную песню бабушки-шамана у костра, в ней говорилось о том, что воин должен погибнуть от стрелы своего врага и тогда он родится снова. В этом или другом мире, но там, где он будет нужен больше всего, там где его ждут.
Йцук почувствовал, что больше никому в этой жизни не нужен.
А значит ему пора.
Он бросил пилу и не обращая внимание на окликающего напарника, бездумно побрёл вниз по склону. Туда, где блестела чёрным металлическим блеском широкая покойная река.
Ветер в желтых кронах шумел ему вслед, повторяя вновь и вновь странное, ставшее таким родным имя: «Йцук, Й-цук…»
А он спускался всё ниже к реке, вытянув руку перед собой и нажимал через шифт: "С — ергей, С — ергей…"
— Стоять! Стоять я сказал! Стой, стрелять буду! — Ломающийся голос солдатика задрожал откуда-то справа и сверху, создавая какафонию фальшиво, но так рьяно выстраданных нот.
Когда ледяная вода поднялась Йцуку по грудь, его пробрала дрожь и левую руку свела судорога. Рука больше не слушалась. Лишь безвольно лежала на плаву. Хотя он видел, что пальцы, будто и не его, всё равно продолжали дёргаться и вводить символы: "С-ергей", "С-ергей".
Далеко впереди, ближе к середине реки, Йцук различил лодку. В ней сидело двое. Взрослый мужчина и мальчик лет десяти. Мужчина нахмурился и одобрительно кивнул. А мальчик улыбнулся и махнул, приглашая с ним присесть.
Йцук узнал в мужчине своего отца. И мальчика узнал. Улыбнулся самому себе, такому забавному, маленькому, и подался навстречу.
Наконец прогремел выстрел. Довольно запоздалый, успел подумать Йцук, жалея юного перетрухавшего солдатика, тянувшего до последнего.
Черная гладь воды поплыла перед глазами и накрыла собой Йцука, вместе с его золотой тайгой, где он родился, прожил, и умер как настоящий мужчина…
Было уже темно, когда я вынырнул из забытья, и задыхаясь от духоты и похмелья, лихорадочно вцепился в металлическую крышку ноута.
Очень хотелось пить. Но больше всего хотелось успеть записать. Успеть, не забыть, все подробности, всё что увидел, услышал, почувствал — золотая тайга, холодная могучая река, и все эти люди, несчастные люди, счастливые люди, жители из другого времени, из другого мира. Откуда только они появились в моей пустой нетрезвой голове, вскипающей от жары?
Наконец, я открыл пустой файл ворда. И трясущимися руками набрал заголовок:
"Йцук"…
Череп расколол затрезвонивший на столе мобильник.
"Олеся"…
Дрожащими пальцами скинул звонок. Значит так. «Йцук. Услышал зов. Обернулся. Лишь ветер в дубраве…»
Что там дальше? Спокойно! Не забыть! Не забыть! Спокойно! Я всё запишу!
Снова затрещал звонок.
— Да господи ты боже мой! — я закричал, хватая телефон и размахнулся, собираясь разбить им плитку на стене. Но вместо этого поднял трубку.
— Да, Олесь, всё нормально?
— Максим, мальчик! У нас будет мальчик! Иду с узи! Ты рад?
— Я? Да. Конечно я рад.
Я не был рад. Я был опустошен.
— Максим, ты бы какое имя хотел?
— Йцук, — вырвалось у меня. Скорее со злостью. Ибо я начал подозревать, что вряд ли уже что-то вспомню из своего загадочного сна.
— Как? Не слышно… В общем, ещё обсудим. Но я хотела бы "Сережа"…
Я отключил телефон. В пустой голове больше не было ни одной мысли. Лишь пальцы левой руки бездумно вбили через шифт: "Сергей."