Йоулер

Хотя почти все дома на окраине этого городка в Висконсине были запущены и убоги, не было ни одного, пользующегося более дурной репутацией, чем тот, что стоял у реки, — с покосившейся верандой, грязный, давно не крашенный. Если бы не чахлая герань в горшке на подоконнике и в несколько рядов развешанное на длинных верёвках застиранное бельё можно было подумать, что дом необитаем. Но все же здесь жили люди: мужчина и женщина, их облик мало чем отличался от облика дома.

Кошка, живущая в доме, терпела женщину, которая её кормила, но ненавидела мужчину, от которого вечно пахло алкоголем. Он мог вдруг неожиданно разразиться

Последние недели кошка действовала с величайшей осторожностью. Было около полудня, когда она подошла к дому и по привычке остановилась и прислушалась, прежде чем прыгнуть в открытое окно кладовой. Хотя она не слышала ничего что могло бы вызвать беспокойство, внезапная тревога охватила её. Она осторожно перепрыгнула через порог и направилась в угол кухни, где в фанерном ящике были спрятаны её котята. И тут же застыла на месте. Над ящиком склонился мужчина, держа в одной руке мешок из рогожи, а в другой — её котёнка. Его движения были полны враждебности, и котята, чьи водянистые, бледно-голубые глаза открылись только два дня назад, чувствовали это и подавали голоса, слабо, испуганно мяуча.

Призываемая к действию этими звуками, кошка-мать промчалась через кухню, прыгнула мужчине на спину и вонзила в плечо зубы. Мужчина взревел от боли, уронил мешок и котёнка в ящик, сорвал с плеча кошку и швырнул её об стену. Он поднял её и кинул в мешок, вслед за ней побросал извивающихся котят, потом завязал мешок бельевой верёвкой и, перекинув через плечо, вышел.

Едва придя в себя, кошка-мать, все ещё дрожа от боли и страха, попыталась успокоить своё потомство низким голосом и несколько раз лизнула котят. Через мгновение она уже царапала и грызла мешок зубами и когтями. Удивительно быстро она проделала в мешке дыру, почти достаточную для того, чтобы выбраться. Вдруг мешок бросили на землю. Хотя это усложнило работу, она продолжала грызть и жевать мешковину, все время глубоко и угрожающе рыча. И снова её котята мяукали и кричали в ужасе.

Мужчина, цепляясь за неровности склона, спустился вниз по крутизне к берегу; возле моста, пересекающего реку Чиппиуэй, он взял большой камень, а затем вернулся к мешку. Он привязал камень к мешку, ворча и ругаясь, дотащил свой груз до середины моста и перебросил мешок через парапет.

Падение в холодную воду ужаснуло кошку и котят, живой клубок маленьких и больших лап судорожно задёргался в мешке: каждый отчаянно боролся. Кошка-мать вдруг почувствовала, что её голова и передняя лапа пролезли сквозь сделанную ею дыру, и, хотя она быстро слабела, ей удалось, в последний раз неистово рванувшись, освободиться от мешка. Отнесённая сильным течением, она с шумным вздохом подняла голову над поверхностью воды.

Когда кошка с трудом выбралась на согретый солнцем берег, она была очень слаба и измучена. На всем полуторасто-метровом отрезке реки, отделяющем её от моста, котята не появились. С трудом дотащившись до небольшой ложбинки возле развесистого дуба, она скатилась туда и заснула. Проснувшись через несколько часов, она выбралась из своего убежища и, стоя на одеревенелых лапах, долго-долго пристально смотрела на реку, до самого моста, и низкий, сверхъестественный, жуткий звук поднимался из её горла. Потом она отвернулась и медленно вошла в лес.

Это была необычно большая серая кошка. Когда теперь, в сумерках, она шла, припадая к земле, вдоль опушки леса, она была почти невидима: так хорошо скрывала её серая шкурка. Она почти не издавала звуков. Лишь изредка скрип зубов, обгладывающих добычу, указывал на её присутствие.

На первый взгляд она казалась простой домашней кошкой. Но при более внимательном рассмотрении её обострённая реакция, осторожность и пугливость, пронзительное свечение глаз выдавали в ней дикое существо.

Так оно и было. Действительно, её, дикую кошку, когда-то приручили, но теперь она вернулась в своё прежнее состояние. Наверное, она была более дикой, чем любое другое дикое животное здесь, в Висконсине. Потому что она знала лучше, чем другие звери, как страшен великий враг всего — человек.

Несмотря на то что охотилась она не спеша, время от времени отдыхая, она никогда не расслаблялась. Её необычайно проницательный взгляд беспрестанно ощупывал все вокруг. Даже в самом глубоком сне одно её ухо нервно подёргивалось, улавливая малейшее подобие звука. Иногда её голова вдруг поднималась, чуткий нос заострялся, чтобы определить неясный запах. Немного осталось от большого кролика, ловко выслеженного ею час назад. Сегодня она не просто наелась и, как обычно, пойдёт дальше своей дорогой: для неё это был особый день. Это был последний кролик на ближайшие несколько дней, и она не хотела ничего оставлять. Она медлила, долго ждала, прежде чем взяться за следующий кусок, и снова старательно и жадно жевала.

Темнота упала, когда она уже кончила есть. С щепетильным старанием она почистила передние лапы и густой мех на груди. Смочив подушечки лап, кошка поскребла окровавленные щеки и морду и закончила умывание поглаживанием своих коротких ушей, скорее, округлых, чем остроконечных.

Сытая и довольная, она наконец двинулась из леса в прерию, направляясь к далёкому берегу ручья. Она шла целеустремлённо, но медленно. Её раздутое брюхо висело так низко, что почти волочилось по земле. Сегодня ночью должны были появиться на свет её котята. Четыре раза она останавливалась, конвульсивно изгибаясь. Тихий скулящий стон был не слышен уже в нескольких футах от неё. Это были лишь первые знаки работы, но время шло. Останавливаясь, она чувствовала внутри себя сильные движения своих ещё не рождённых котят.

Впервые, с тех пор как более года назад всех её котят утопили, она вынашивала потомство. И это новое потомство, раз она уж стала дикой кошкой, теперь всецело зависело от её собственной жизнестойкости и охотничьих талантов.

Она расцвела в новых условиях жизни. Шёрстка потемнела, стала глаже и много теплее, чем прежде, и её большое тело превратилось в узел сильных, пропорционально развитых мышц. Она могла, бегать, часами на удивительно большой скорости. Она была свирепой и коварной кошкой, и немногие псы осмеливались нападать на неё.

Она встретила самца пятьдесят девять дней назад в тёплую не по сезону ночь в конце февраля, когда луна была почти такой же полной, как теперь. Уже двое суток коты с окрестных ферм ходили по её следу. Немногие из них пытались покорить её, но их храбрость не выдерживала её яростного натиска, и они либо спасались бегством, либо переворачивались на спину, демонстрируя отказ от своих притязаний тем, что выставляли наружу своё ранимое брюхо.

Потом пришёл самец, который был не такой, как все. На этот раз она почувствовала скрытый страх при его появлении. У кота была пятнистая шкура с красновато-коричневым оттенком, он был вдвое больше кошки, крепко сложен, с густыми пучками меха на щеках. Кисточки смоляно-чёрных волос на кончиках ушей делали их длинными и остроконечными. Короткий тупой хвост нервно подёргивался. Это был дикий кот.