Йозеф Геббельс — Мефистофель усмехается из прошлого
Шрифт:
Позже произошло еще одно неожиданное событие. Русские танки были уже почти в центре города, но, несмотря на это, какой-то фельдфебель люфтваффе сумел прилететь в Берлин на небольшом учебном самолете, взятом где-то с выставки, и благополучно сесть на проспекте Ост-Вест. Полет проходил на высоте 4000 м, так что его можно было смело назвать выдающимся достижением, учитывая условия полета и посадки и состояние самолета, не пригодного для полетов на таких высотах. Фельдфебель сказал, что командование прислало его за Риттером фон Греймом, чтобы доставить его в главный штаб авиации. Гитлеру пришлось проявить немалое красноречие, чтобы отговорить Грейма и его экзальтированную спутницу, Ханну Рейч, от принятого ими решения умереть в бункере вместе с фюрером. Грейм после четырехдневного лечения в бункере едва мог передвигаться, но старательный фельдфебель (сержант) авиации сумел доставить его к самолету и поместить внутри, посадив туда же и Ханну Рейч. Обитатели бункера воспользовались последней возможностью передать письма во внешний мир. Магда Геббельс послала письмо своему старшему сыну Гаральду
«Мой дорогой сын! Мы уже шесть дней живем здесь, в этом бункере. Здесь все мы: твой папа, пять твоих маленьких сестренок и братишка и я, — закончим свою жизнь как национал-социалисты, единственно возможным и достойным способом. Не знаю, дойдет ли до тебя это письмо. Может быть, все же найдется добрая душа, которая передаст тебе мой последний привет. Ты должен знать, что я здесь осталась против воли твоего папы, и фюрер еще в прошлое воскресенье предлагал мне помощь, чтобы выбраться отсюда. Ты меня знаешь, ведь мы — одна кровь! У меня не было сомнений. Наша идея для меня — все: все прекрасное, доброе и благородное, что у меня было в жизни. Мир, который настанет после ухода фюрера и национал-социализма, не стоит того, чтобы в нем жить; поэтому, уходя из жизни, я возьму с собой и детей. Им будет плохо в той жизни, которая настанет после нас; поэтому милостивый Бог простит меня за то, что я сама дам им избавление. Ты же должен жить, и я прошу тебя только об одном; никогда не забывай, что ты — немец; не совершай поступков, противных твоей чести, и не делай ничего такого, что бросило бы тень на нашу смерть. Дети ведут себя чудесно! Они обходятся без всякой помощи в этих странных обстоятельствах. Сами укладываются спать, сами умываются, сами кушают — и все без плача и хныканья. Бывает, что снаряды рвутся прямо над бункером, и тогда старшие прикрывают собой младших, и их присутствие здесь — это милость Божия, хотя бы потому, что их смех, который иногда звучит, ободряет нашего фюрера. Вчера вечером фюрер снял свой золотой партийный значок и прикрепил мне на платье; я была счастлива и горда. Дай Бог, чтобы у меня хватило сил совершить свой последний и самый тяжкий долг. У нас теперь только одна цель: быть верными фюреру и умереть вместе с ним; ведь то, что мы можем окончить жизнь рядом с ним, — это милость судьбы, которой ни в коем случае нельзя пренебречь!
Гаральд, милый, я хочу передать тебе самое ценное из того, чему научила меня жизнь: будь верен себе, будь верен людям и будь верен своей стране — как бы не препятствовали тебе обстоятельства! Заканчиваю; этот лист дописан, а новый начинать тяжело; не знаю, что еще сказать; хотя я хотела бы отдать тебе всю свою любовь и все свои силы и забрать у тебя всю печаль о нашей гибели. Держись достойно, постарайся вспоминать о нас с гордостью и радостью. Каждый человек должен когда-то умереть, и кто знает, что лучше: жить недолго, но достойно и умереть мужественно или терпеть долгие дни позора и унижений!
Ну все, надо отдавать письмо: его увезет с собой Ханна Рейч, она отсюда улетает. Я обнимаю тебя — искренне, от всего сердца, со всей материнской любовью! Мой милый сын, живи для Германии! Твоя мама».
Партийный значок, о котором писала Магда, был сделан из чистого золота. Вскоре после того, как Гитлер передал его ей, ее встретил Науманн, вспоминавший потом, что она выглядела совершенно счастливой: на короткое время она забыла о том, какое страшное дело ей предстояло вскоре совершить.
Геббельс тоже воспользовался этой последней возможностью послать письмо своему пасынку; стиль письма очень характерен для Геббельса:
«Милый Гаральд! Мы сидим взаперти в бункере фюрера, неподалеку от рейхсканцелярии, и боремся за свою жизнь и честь. Одному Богу известно, когда кончится эта битва. Я же знаю одно: живой или мертвый, я не покину этого бункера, не сохранив своей чести и славы. Думаю, что мы с тобой вряд ли еще увидимся, так что это, наверное, последние строчки, которые от меня получишь. Я надеюсь, что ты, пережив эту войну, будешь вести себя так, чтобы не уронить чести твоей матери и отца. Я говорю не о том, что мы жили ради будущего своего народа. Речь о том, что ты, вероятно, будешь единственным из всей нашей семьи, кто останется в живых, и именно тебе придется сохранять наши семейные традиции. Поступай всегда так, чтобы нам не было стыдно за тебя. Германия переживет эту ужасную войну, и все будут думать о восстановлении разрушенного. Мы же хотим дать тебе пример верности. Ты должен гордиться тем, что у тебя такая мать. Вчера фюрер отдал ей свой золотой партийный значок, который он много лет носил на груди, и я могу только сказать, что она его вполне заслужила.
В будущем помни об одном: ты должен быть достоин той великой жертвы, которую мы готовы принести. Я знаю, что ты так и поступишь. Не дай сбить себя с пути тем кривотолкам и сомнениям, которые воцарятся в мире. Настанет день, когда нагромождения лжи рухнут от собственной тяжести, и правда восторжествует! Снова придет час, когда мы предстанем перед миром во всей чистоте и непорочности, такими, какими мы были всегда в наших мыслях и намерениях!
Живи во благо, мой сын! Встретимся ли мы еще — не знаю, все в руках Божьих! Если этому не суждено сбыться, то помни с гордостью о своей семье, которая и перед лицом невзгод осталась верна фюреру, его чистым и святым делам. Желаю всего наилучшего, с приветом от всего сердца.
Грейм и Ханна Рейч покинули бункер самым ранним утром, оставив к восходу солнца
Следующий день после отлета Грейма был воскресенье, 29 апреля. Это был знаменательный день для Гитлера, когда состоялась регистрация его брака с Евой Браун. Церемония проходила в нижней части бункера и была сокращена до предела, а провел ее совершенно неизвестный человек, Вальтер Вагнер, один из городских инспекторов, находившихся в подчинении у Геббельса, так что его, с некоторой натяжкой, можно было считать представителем администрации Берлина. Господин Вагнер прибыл, одетый в партийную униформу; Гитлер и Ева Браун ожидали его в одной из крошечных комнат нижнего этажа бункера, стоя рядом друг с другом. Были заданы, в самом кратком виде, положенные в таком случае вопросы и выслушаны ответы, после чего «представитель городской администрации» объявил их мужем и женой. Хотя ритуал и был предельно коротким, но вопрос об арийском происхождении лиц, вступающих в брак, не был забыт: он был задан каждому из них, и оба они ответили утвердительно. Единственными свидетелями были Геббельс и Борман; они же расписались в свидетельстве о браке. Тем временем в коридоре, у дверей комнатки, собралась небольшая группа поздравляющих; последовали многочисленные рукопожатия, похлопывания жениха по плечу и целование руки невесты, а потом в комнатку к новобрачным были приглашены Геббельс и Магда, и там обе пары за бокалом шампанского вспомнили счастливое старое время, когда еще супруги Геббельс были женихом и невестой, а Гитлер — свидетелем на их свадьбе. Но мрачное настоящее незримо присутствовало за столом; вскоре Гитлер снова начал проклинать предателей, а затем покинул общество и ушел в свой кабинет.
Там он продиктовал свою последнюю волю и свое политическое завещание, в котором, впрочем, не было ничего нового. Он снова сказал о справедливости нацистского режима, коварстве международного еврейства и о досадных упущениях в обеспечении боеспособности войск, особенно высшего военного командования. Продиктовав этот документ, он составил еще один, в котором было письменно подтверждено исключение из партии Геринга и Гиммлера и вывод их из состава государственных организаций и учреждений. Далее Гитлер назвал нового главу государства. Рейхспрезидентом и главнокомандующим вермахта назначался гроссадмирал Дениц, которому, однако, не было позволено сформировать правительство; Гитлер сделал это сам, как вождь германского народа. Он назначил также Геббельса рейхсканцлером, а Бормана — главой нацистской партии.
Так они продолжали сидеть в бункере, глубоко под объятой пожарами столицей, ожидая неизбежного прихода русских танков, пробивавшихся все ближе к центру города. В этой ситуации и Гитлер, и Геббельс были заняты одним: они хотели так устроить дела разгромленного рейха, чтобы существование нацистского режима было продолжено. Главным был вопрос о разделе власти.
Дениц, назначенный рейхспрезидентом, не мог играть в государстве ключевую роль: ведь если бы рейх сохранился, то реальная власть оказалась бы в руках рейхсканцлера и руководителя нацистской партии, тем более что титул верховного главнокомандующего вермахта, тоже полученный Деницем, был для него совершенно бесполезен: война шла к концу, и через несколько дней все германские военнослужащие должны были оказаться в лагерях для военнопленных, устроенных западными союзниками. Так что Гитлер все хорошо продумал и позаботился о том, чтобы власть оказалась в руках Геббельса и Бормана. План выглядел идеально, но в нем имелся один «небольшой изъян»: все, задуманное Гитлером, оставалось только на бумаге, и сам творец плана прекрасно это понимал. И тем не менее трое нацистских главарей, обреченных на смерть, находили подлинную радость в дележе портфелей будущего правительства нового рейха, хотя их реальная власть не простиралась за пределы ничтожной территории, составлявшей считанное количество квадратных метров.
В завещании Гитлера имелась и вторая часть, посвященная не политическим, а личным делам; там он в кратких выражениях воздал должное своей жене и сотрудникам, распорядился по поводу имущества (назначив Бормана исполнителем завещания) и в заключение объявил, что он и его жена будут отныне готовиться закончить счеты с жизнью.
После этого одна из секретарш Гитлера, фрау Юнге, перепечатала весь документ на машинке, Гитлер его подписал, а Геббельс и Борман заверили подлинность подписи фюрера. Внизу была проставлена дата и время: 29 апреля, четыре часа утра.
Составив политическое завещание, Гитлер пришел в полное спокойствие; Геббельс же решил приложить к этому документу свое собственное завещание. Все его мечты и надежды рассыпались впрах; великие исторические труды так и остались ненаписанными. Нужно было найти единственно правильные слова, чтобы представить свое самоубийство как жертву, как смерть во имя идеи. Он пошел к себе в комнату и потратил остаток ночи на то, чтобы написать дополнение к завещанию фюрера:
«Бредовые планы предателей омрачили эти критические дни войны; теперь для меня единственно возможное решение — держаться вместе с фюрером до конца, до самой смерти. Таким путем я хочу сослужить службу немецкому народу и его будущему; наступают тяжелые времена, и теперь хороший пример может оказаться еще важнее, чем обычное мужество. Исходя из этого, я объявляю, от себя лично и от имени моей жены и детей, о нашем непреклонном решении не покидать столицу рейха даже в случае ее падения и кончить жизнь на стороне фюрера, потому что для меня жизнь вне службы фюреру и не на его стороне не имеет никакой ценности». Под заявлением было указано время: 5 часов 30 минут утра.