Юбер аллес (бета-версия)
Шрифт:
Микки пытался отвечать, но очень быстро устал. Ответы требовали внимания, а с ним у него было плохо. Очень скоро он стал клевать носом на стуле. Последний вопрос он просто проигнорировал. Женщина рассердилась и назвала его плохим мальчиком, а потом позвала госпожу Офен. Они о чём-то поговорили на непонятном языке - видимо, на русском. Микки тем временем боролся с желанием стащить со стола красивую длинную авторучку.
Наконец, опасная женщина ушла, а госпожа Офен осталась.
– Ты плохой, скверный мальчишка, - сказала она ему.
– Ты плохо отвечал на вопросы полиции.
– Я ничего плохого не делал, - заныл Микки, предчувствуя наказание.
–
– зашипела фрау Офен.
– Ты плохо отвечал на вопросы и был невнимателен. Госпожа следователь говорит, что ты либо глуп, либо притворяешься. Я решила дать тебе время подумать над своим поведением. Сегодня ты останешься без ужина - возможно, это прояснит тебе память и научит почтительности. Если это не поможет, придётся перевести тебя в другой блок, к трудным детям.
Микки вспомнил Акселя и Лена, попробовал себе представить, каковы же "трудные" дети, и отчаянно заревел. Ему очень не хотелось в блок к трудным детям.
– Прекрати!
– рявкнула фрау Офен.
– Если будешь хорошо себя вести и сотрудничать с полицией, - добавила она, - тебе никто ничего не сделает. Завтра мы погорим об этом подробнее.
Когда он вернулся в камеру, то Акселя там не было. Как сказал ему Лен, Аксель плюнул в дежурного, тот его избил, и сейчас оба находятся на разбирательстве.
– Карцер дадут, - уверенно сказал Лен. Микки не понял, что такое карцер, но по тону мальчика сообразил, что это очень нехорошее место.
Ночь прошла скверно: он не мог заснуть. Под утро, когда удалось немного сомкнул глаза, его поднял дежурный и велел идти на завтрак. Потом в туалетном блоке Микки поскользнулся на потёке мочи на полу и чуть не разбил себе голову. В общем, он настроился на то, что ничего хорошего сегодня в его жизни не случится.
Днём его снова повели к фрау Офен. Микки приготовился к тому, что там будет ещё и та женщина в странной одежде, но её не было.
– Михель, - сказала Валентина Сергеевна, даже не пытаясь скрыть неудовольствия, -сегодня вечером за тобой приедет мама и тебя заберёт.
Микки сначала не поверил. Даже когда ему вернули курточку и передали шапочку - ту самую, которую везла с собой мама - он всё ещё не верил в то, что всё кончилось.
Обратно его не отправили, а заставили сидеть в какой-то маленькой комнатёнке с облупившимися стенами, покрытыми зелёной краской. Он сидел на длинной лавке и гадал, скоро ли мама его заберёт и какой скандал он ей устроит.
Сидеть пришлось долго - во всяком случае, Микки это время показалось вечностью. Он даже подумал, что в обществе Акселя и то было веселее.
В конце концов появилась фрау Офен, надела на него курточку и повела его по каким-то плохо освещённым коридорам, где ходили какие-то люди. А потом он увидел маму и мужчину из самолёта.
Микки вырвался и побежал к матери, разразившись счастливым рёвом.
Потом была какая-то небольшая возня, мама подписывала бумаги, а Микки всё плакал, уткнувшись носом в её бедро. В эти минуты он, наверное, любил маму Фри как никогда в жизни.
Когда они вышли, Микки повернулся к зданию ЦВИНПа и сказал: "Русские свиньи". Ему очень хотелось это сказать.
Мама тут же начала извиняться за него перед человеком из самолёта, и у Микки тут же прошёл приступ сыновних чувств. В машине мальчик сидел тихо и думал, как он накажет мать при первом же удобном случае.
Дальше случилось то, что мальчику не хотелось вспоминать ещё больше, чем даже своё пребывание в ЦВИНПе. Особенно постыдным было то, что мать применила к нему силу - едва ли не впервые в жизни. Ещё хуже было то, что у неё это получилось. Микки вспомнил, как мама зажимает ему нос, держа в другой руке таблетку снотворного, и покраснел от злости. Такое имел право только Жорж, а не Фри... Так или иначе, от таблетки он почти сразу заснул.
На следующее утро он долго не мог понять, где находится: это был не дом и не ЦВИНП. Во всяком случае, он лежал на мягкой постели, а не на койке, в пижамке. Мама вертелась перед зеркалом, пытаясь уложить волосы в причёску. Во рту она держала шпильки.
Мальчик вспомнил вчерашнее унижение и запустил в неё подушкой: пора было начинать скандал.
Мать обернулась.
– Микки, - промычала она, не вынимая изо рта шпилек, - сегодня постарайся вести себя очень хорошо.
Через три часа Микки, наспех собранный - он всё-таки устроил скандал с рёвом и с удовольствием написал в постель - сидел в салоне роскошной машины и держал в руках огромного игрушечного льва с золотистой гривой. Рот его был перепачкан шоколадом, карманы набиты конфетами в блестящих обёртках.
Мама делала вид, что недовольна, но на самом деле у неё горели глаза. Она прижимала к коленям корзинку, украшенную пышным бантом - ей торжественно вручили эту корзинку в одном из крохотных магазинчиков, в которые она успела зайти. В корзинке лежали какие-то коробочки. Глаза у Фри горели: покупка явно доставляла ей удовольствие.
– Какие всё-таки вежливые люди, - радостно щебетала она, - как тонко они разбираются в том, что нужно женщине моего типа...
– О да, - подхватил молодой человек, которого звали Андреем, - но это же Тверская, свободная торговая зона... и менее строгие нравы.
– Вот на что способна свобода, даже если освободить всего одну улицу!
– провозгласила Франциска.
– Я обязательно напишу очерк.
– Ну, это всё же разные вещи, - возразил Андрей.
– Свобода, по моему убеждению - это отсутствие всякой власти, всякого принуждения и насилия.
Молодой человек был странный: Микки никак не мог понять, чего он хочет. С одной стороны, он был очень услужлив, что вроде бы указывало на слабость. С другой - за всей этой услужливостью чувствовалась сила и какие-то права. Микки вспомнил, как однажды он попытался украсть в магазине шоколадку, и продавщица, которая улыбалась и была очень любезна, вдруг стала совсем грубой, накричала на маму, а потом ещё пришли какие-то дяди и долго кричали. Мама потом говорила, что "дёшево отделалась", но шоколадку пришлось всё-таки отдать и поклясться, что он этого делать больше не будет. В этом Андрее было что-то от той продавщицы: чувствовалось, что он не так безопасен, каким кажется. Поэтому откровенно садиться ему на шею Микки всё-таки остерегался.
У него была какая-то смешная фамилия, вроде бы связанная с травой. Микки осторожно переспросил, а тот рассмеялся, и сказал, что на русском есть слово, похожее на Gr"aser, но обозначающее не растения, а почву. И нехорошо засмеялся.
– Вы слишком радикальны, мистер Грязнов, - продолжала любезничать мать. Микки знал, что она называет словом "мистер" только очень нравящихся ей людей.
– Ничуть, я всего лишь последователен. Свободу нельзя ограничивать ничем, тем более - одной улицей. Микки, - повернулся он к мальчику, осторожно притормаживая, - ты не хочешь горького шоколада? Здесь рядом есть чудная крохотная лавочка.