Юдора Уэлти: Рассказы
Шрифт:
— Воскресенье всегда самый жаркий день, и вот что я вам скажу: поезжайте-ка в Минго сегодня, что бы вас там ни ждало.
И снова, по-стариковски — прежде с ней никогда этого не случалось, тетя Этель никогда ничего не забывала, — она заговорила о том, с чего начала.
— Хорошо, мама! — сказала Кэт.
— Тетя Этель, а не лучше ли будет для всех, если его перевезти в городскую больницу? — спросила я со всей серьезностью жительницы большого города.
— Он не согласится. Поэтому передайте от меня привет Сестрице Энн, а дяде Феликсу — горячий привет. Не забудете? А теперь марш наверх, голышка! — приказала
— А ночи теперь такие светлые, — проговорила Кэт. Ее маленькое личико было странно застывшим, отрешенным, будто она и не слышала, что ей сказали, и не думала о том, слышат ли ее; она стояла, сплетя на затылке руки под высоко подколотыми блестящими черными волосами. — Такие светлые теперь ночи, и мне все равно, сколько я буду в пути и когда вернусь домой…
Я подскочила к ней и сказала как-то жалобно, обращаясь к обеим:
— Знаете, а я позабыла Млечный Путь.
Моя тетя, видимо, сочла, что и на это не стоит отвечать. А мы с Кэт вдруг расхохотались и помчались прочь, будто в конце концов решили пойти в гости к подружке.
Перед тем как выехать, мы зашли на цыпочках в спальню тети Этель и взяли розы. Там был полумрак — Рейчел задернула шторы. Снова я увидела в зеркале наши отражения — Кэт в розовом, я в голубом (конечно, я тут же надела ее платье), наряды наши были жесткие, словно деревянные, и громко шуршали, так щедро их накрахмалила Рейчел. Мы прикусили губы, сдерживая смех. Я было водрузила на голову свою шляпу, но Кэт шепнула: «Оставь ты ее, уж очень она модная для тех мест, ты слышала, что мама рассказывала?»
Тетя Этель не шелохнулась, и я подумала: она даже спит красиво. Впрочем, может быть, она и не спала.
— Неудобно как-то, — шепнула Кэт, разглядывая самую алую розу, но я ответила:
— Она же хотела, чтоб мы такие повезли.
— Неграм именно такие нравятся, совсем распустившиеся!
А на свету, выйдя из дома, Кэт сказала:
— Смотри! Эти непоседы-скворцы уже прилетели! Вечно они норовят выбрать самый зеленый день.
— Может, оттого, что уж очень они хороши на зелени, — ответила я.
Так и есть, скворцы заполонили наш двор да и все дворы; переливчато-черные, с глянцем, они кишели у наших ног в поисках корма перед отлетом дальше, на север.
Когда мы с букетом роз и тортом усаживались в машину по другую сторону дома, я заметила, что Рейчел выглядывает из окошка передней и, подперев щеку ладонью, наблюдает за нами. Она смотрела, как мы собираемся в дорогу и увозим с собой ее торт и цветы.
Мне пришло в голову: если я вечно говорю «все еще», то Кэт все еще говорит «вечно», и я засмеялась, но ничего ей не сказала.
До Минго, как я узнала, отсюда всего миль девять с небольшим, но по старой дороге, которая давно осталась в стороне от шоссе; пустынная, извилистая, она то ныряла вниз, то поднималась на холм, и холмы эти казались высокими, верно, оттого, что были голые, без единого деревца, хотя на самом деле вряд ли они высокие, ведь это Миссисипи. Вокруг почти не встречалось жилья.
— Как зелено, — сказала я и вздохнула.
— Да, но как пустынно. — Кэт кинула на меня тот особый, предостерегающий взгляд: «Думай, что
— А по-моему, красиво!
— Чепуха!.. Наверно, тебе этот торт колени отдавит, коробка жестяная, из-под рождественских подарков.
— Да нет… Я ни от чего не устаю, когда попадаю в новые места. Смотри, какие заросли жимолости над речкой нависли! Будто валы и башни!
Мы проезжали по железному мосту.
— Это река Ошоминго.
Мы свернули на еще более узкую, ухабистую дорогу. От тряски у меня зарябило в глазах.
Невдалеке от Минго мы увидели старика негра на смирной вороной лошади. Он сидел боком, как в дамском седле, только седла-то не было. Он ехал нам навстречу, вернее сказать, пробирался в нашу сторону полем. Старик поздоровался с нами, когда мы проезжали мимо, приподняв темную матерчатую кепку, покрытую золотистым налетом пыли.
— Добрый вечер, дядюшка Теодор, — кивнула ему Кэт, а мне сказала тихо: — Рейчел его дочь. Ты знаешь? Но она никогда сюда не ездит с ним повидаться.
Вздох мой растаял в душистом воздухе.
— О Боже, мы опоздали! — воскликнула Кэт.
За последним поворотом мы увидели множество пустых машин и фургонов и даже школьный автобус с желтым деревянным кузовом — все они, накренившись, выстроились по обе стороны дороги. Кэт оглянулась на дядюшку Теодора, который с самым невинным видом удалялся отсюда прочь. Вдоль обочин желтели головки первоцвета, проглядывали между спицами колес у фургонов, заполненных рядами плетеных стульев. Некоторые лошади щипали цветы. Только это похрупыванье мы и слышали с того места, где остановились. Впрочем, нет, мы еще слышали собачий хор, кстати сказать довольно тихий.
От калитки нам виден был дом на вершине склона. Обычный дом и по величине, и по внешнему виду, и все же что-то в нем было не то: для предвечернего часа был в нем какой-то странный непокой. Что это? В окнах свет? Да, все понятно: на веранде с покатой крышей очень тихо стояла целая толпа людей, многие сидели на перилах между четырьмя — такими памятными — светлыми четырехгранными кипарисовыми опорами. Все в темной одежде, слегка припорошенной золотистой пылью, поднятой этим скопищем машин и фургонов на знойной послеполуденной дороге.
Два темных купола — кусты жасмина, старые знакомцы — совершенно скрывали столбики калитки. Здесь, в глуши, такие кусты распускаются невообразимо рано и цветут долго, как на старых деревенских кладбищах.
— Съехалась вся округа, — сказала Кэт и заскрипела зубами, в точности как вчера ночью во сне.
Пока мы проходили через калитку с букетом и тортом, я невольно подумала, что, должно быть, просто забыла или никогда не осознавала, как тут все допотопно.
И мгновенно мне вспомнился музыкальный ящик в гостиной. В него вставлялись большие желтые, словно позолоченные, металлические диски с множеством дырочек, похожих на глаза, веки, щелки, загадочных, как детали рисунка на ткани женского платья, — каких только загогулинок там не было. Когда диск вращался, сквозь эти причудливые дырочки словно бы разматывалась странная, металлического звучания, плоская и сердитая музыка с паузами между нотами. Особого удовольствия мне эта музыка не доставляла, но я, приезжая сюда, всякий раз просила ее завести, просто из вежливости, как это делают, когда справляются у старой дамы о ее самочувствии.