Юлий Цезарь
Шрифт:
В июле участились стычки между противниками. Еще в самом начале месяца Цезарь сделал попытку захватить Диррахий. Попытка не удалась, но одновременно с нею, возможно используя кратковременное отсутствие Цезаря в лагере, помпеянцы атаковали несколько редутов, стремясь прорвать окружение. В результате довольно упорного боя все атаки были отражены, противник понес большие потери. В один из редутов попало около 30 тысяч стрел, а в щите центуриона Сцевы, специально доставленном Цезарю, оказалось сто двадцать пробоин. Цезарь щедро наградил центуриона и перевел его в высший ранг; награждена была и вся когорта, доблестно защищавшая этот редут.
Но все же в середине июля Помпею удалось прорвать линию цезаревых укреплений в самом удаленном пункте от главного лагеря, там, где эта линия подходила к морю. Цезарь считал, что место для прорыва укреплений было указано противнику двумя предателями, двумя братьями из племени аллоброгов, перебежавшими к Помпею. Но как бы то ни было, от плана окружения теперь приходилось отказаться. Тогда Цезарь, стремясь как–то возместить понесенную неудачу, решил атаковать один изолированный легион Помпея, который, по донесениям лазутчиков, сосредоточился во вспомогательном лагере. Он вывел против этого легиона тридцать три когорты. Завязалось серьезное сражение. Но Помпей сумел вовремя подбросить конницу, а затем пять легионов пехоты. Это произвело перелом в ходе боя, войско Цезаря дрогнуло, а затем вспыхнула паника.
Довольно подробное описание этого сражения в «Записках о гражданской войне» не отличается достаточной ясностью. Неблагоприятный перелом объяснен вмешательством судьбы, которая «часто производит огромные перемены благодаря самым незначительным случайностям». Правда, справедливость требует отметить, что Цезарь наряду с этим все же признает свое поражение, признает и то, что от полного разгрома его войско спасла тоже только чистая случайность.
Плутарх и Аппиан, пожалуй, описывают это сражение более драматично. «Рвы наполнились трупами, — пишет Плутарх, — солдаты Цезаря падали подле собственного вала и частокола, поражаемые неприятелем во время поспешного бегства». «Каждый бежал, где кому случилось, без оглядки, не внемля никаким приказам, лишившись стыда и разума», — вторит ему Аппиан. Цезарь пытался остановить бегущих, хватался за знамена, но знаменосцы бросали их в панике, так что неприятель захватил в этот день тридцать два знамени. Во время своих тщетных попыток задержать бегущих Цезарь едва не был убит — один из солдат замахнулся на него мечом (Плутарх) или заостренным древком знамени (Аппиан), но, к счастью, подоспел оруженосец. Помпей, однако, не воспользовался в полной мере своим успехом и не решился вторгнуться в лагерь. Это и спасло армию Цезаря от окончательного разгрома. Но потери были велики: более 1000 человек пехотинцев и всадников, не говоря уже о моральных последствиях поражения. Сам Цезарь прекрасно понимал все значение случившегося. Недаром в тот же день вечером он сказал, обращаясь к друзьям: «Война могла бы быть сегодня окончена полной победой, если б враги имели во главе человека, умеющего побеждать» .
Эта серьезная неудача поставила перед Цезарем вопрос о необходимости изменения всего плана кампании. Какой смысл оставаться в лагере у моря, поскольку на море перевес явно принадлежит противнику, терпеть затруднения со снабжением и фактически находиться на положении осажденного, вместо того чтобы самому осаждать врага? Почему не перенести военные действия в другие области Греции, не подыскать другой, более подходящий, более выгодный для себя театр войны? И Цезарь принимает решение направиться в Фессалию, в Македонию, против Сципиона, рассчитывая, как говорит Плутарх, либо заманить Помпея туда, где тот будет вынужден сражаться в одинаковых с ним условиях, не получая поддержки с моря, либо разгромить Сципиона, предоставленного самому себе.
Решение было принято, за ним, как всегда, безотлагательно последовали действия. Цезарь снялся с лагеря в первую же ночь после сражения, но перед этим он созвал военную сходку и обратился к солдатам с весьма примечательной речью. Она примечательна в том смысле, что прежде всего и больше всего характеризует самого Цезаря. Эта речь не вложена в уста оратора, как принято в античной историографии, каким–то другим автором, а воспроизведена в «Записках о гражданской войне» самим Цезарем. Если эта речь даже и не передает дословно сказанного им, все же бесспорно отражает его отношение и реакцию на события.
Цезарь стремился главным образом ободрить солдат, внушая им, что не следует поддаваться панике из–за одного проигранного сражения, наоборот, надо благодарить судьбу за то, что она дала им возможность почти без потерь занять Италию, покорить обе Испании и, наконец, счастливо и удачно переправиться на Балканский полуостров. «Если не всегда и не во всем бывает удача, то на помощь судьбе должны прийти собственные усилия». В понесенном поражении он, их полководец, не виноват, он, казалось, предусмотрел все, что следует, но иногда и поражение может пойти на пользу, как было, например, под Герговией.
Произнеся эту речь и удалив несколько знаменосцев с их почетной должности. Цезарь отдал приказ о выступлении, несмотря на то что многие солдаты и офицеры считали нужным дать новое сражение на тех же позициях. После короткой остановки в Аполлонии Цезарь двинулся дальше через Эпир. Около первого фессалийского города Эгиний к нему присоединился со своим войском Домиций Кальвин, которому удалось ускользнуть от Помпея и Сципиона, избежать угрозы окружения. Зато когда Цезарь подошел к Гомфам, фессалийскому городу, который по собственному почину недавно направлял к нему послов и просил о присылке гарнизона, он нашел ворота города запертыми. Сюда уже успели дойти слухи о поражении под Диррахием, и Андросфен, стратег фессалийского союза городов, резко изменил свою позицию, «предпочитая разделять победу с Помпеем, вместо того чтобы быть товарищем Цезаря по несчастью» .
Гомфы были взяты молниеносным штурмом, и город в наказание за измену выдан на поток и разграбление солдатам. После этого Цезарь сразу же направился к Метрополю, жители которого, узнав о судьбе Гомф, не оказали никакого сопротивления, за что Метрополь был оставлен в целости и невредимости. Как и следовало ожидать, сравнение судьбы Метрополя и Гомф привело к тому, что почти все остальные города Фессалии (кроме Лариссы, занятой крупными силами Сципиона) предпочли изъявить Цезарю свою покорность. Решив таким образом проблему снабжения войск и найдя северо–западнее города Фарсала удобные позиции, он разбил здесь лагерь и стал ожидать Помпея.
Помпей же, идя вслед за Цезарем и объединившись у Гераклеи со Сципионом, появился в Фессалии через несколько дней. Он выбрал для своего лагеря место к западу от расположения Цезаря, на окрестных холмах. Среди его ближайшего окружения царило совершенно особое настроение. После Диррахия все были так уверены в победе, что не столько думали о том, каким путем они могут добиться этой победы, сколько о том, какие выгоды из нее следует извлечь. Открыто шел дележ почетных должностей, которые достанутся победителям, как только они возвратятся в Рим. Многие претендовали на дома и имущество цезарианцев. На одном из военных советов возник спор по поводу Луцилия Гирра и обещания, данного ему Помпеем. Дело в том, что Помпей, направляя Гирра послом к парфянскому царю, обещал ему заочное избрание на должность претора в ближайшие выборы. Это и вызвало протесты тех, кто находился в лагере и считал, что все блага и привилегии должны быть разделены только между ними, несущими на себе главные тяготы войны.
Особенно жестокие распри возникли между Луцием Домицием, Метеллом Сципионом и Лентулом Спинтером: они никак не могли поделить между собой должность верховного понтифика, занимаемую, как известно, Цезарем. Некто Акутий Руф открыто обвинял Афрания в предательстве за неудачу в испанской кампании. Тот же Луций Домиций внес предложение организовать по окончании войны судебный процесс над теми, кто остался в Риме или вообще не пожелал примкнуть к Помпею. Для этого каждый сенатор, участник военных действий, получал бы три таблички: одна из них означала оправдание, другая — присуждение к смерти, третья — к денежному штрафу. Все хлопотали либо о почестях и наградах, либо о преследовании врагов, нередко можно было слышать разговоры о проскрипциях.