Юмористические рассказы
Шрифт:
– Идет! – говорит.
Подплыла она поближе, равнение по солдату сделала, а он второй сапог с ноги долой да под куст и шваркнул. Чтобы бежать способнее было…
Свистнула русалка. Как припустит солдат – трава под ним надвое, в ушах ветер попискивает, сердце – колотушкой, медяки в кармане позвякивают. Уж и ракита недалече, только впереди, на воде, видит он: вода штопором забурлила и будто рыбья чешуя цыганским монистом на лунной дорожке блестит. Добежал, – штык ей в спину! – плещется русалка супротив ракиты, серебряным
– Что ж вы, солдатик, запыхавшись? Серьгу бы из уха вынули, бежать бы легче было. Ну что ж, давай повернем! Солдатское счастье, поди, с изнанки себя обнаруживает…
Повернулся солдат и отдышаться не успел да как вдругорядь дернет: прямо из кожи рвется, локтем поддает, головой лозу буравит. Врешь, язви твою душу, – в первый раз недолет, во второй перелет, – разницей подавишься!
Достиг до первоначального места, глянул в воду – так фуражку оземь и шмякнул. Распростерлась рыбья девка под кручей, хвост в кольцо свивает, солдату зеленым зрачком подмигивает:
– С легким паром! Что ж ты серьгу так и не снял? Экой ты, изумруд мой, непонятливый. Камушек пососи, а то с натуги лопнешь.
Сидит солдат над кручею, грудь во все мехи дышит. Стало быть, казенному сапогу так и пропадать? Покажет ему теперь фельдфебель, где русалки зимуют. Натянул он второй сапог, что для легкости разгона снял, слышит – под портянкой хрустит чтой-то. Сунул он руку – ах, бес! Да это ж губная гармония – за голенищем она у солдата завсегда болталась. У конопатого венгерца, что мышеловки в разнос торгует, в городе купил.
Приложился с горя солдат к звонким скважинам, дохнул, слева-направо губами прошелся – русалка так и встрепенулась:
– Ах, солдатик! Что за штука такая?
– Не штука, дура, а музыка. Русскую песню играю.
– Дай мне. Ну-ка, дай! Я в камышах по ночам вашего брата приманивать буду…
«Ишь, студень холодный, чего выдумала! Чтоб землякам на погибель солдат же ей и способ предоставил…»
Однако без хитрости и козы не выдоишь. Играет он, на тихие голоски песню выводит, а сам все обдумывает: как бы ее, скользкую бабу, вокруг пальца обвести.
– Сапог вернешь, тогда, может, и отдам…
Засмеялась русалка, аж по спине у него холодок ужом прополз.
– Сойди-ка, сахарный, поближе. Дай гармонь в руках подержать, авось обменяю.
Так он тебе и сошел. Добыл солдат из кармана леску – не без запасу ходил, – скрозь гармонь продел, издали русалке бросил.
– На, поиграй… Я тебе, – даром, что чертовка, – полное доверие оказываю. Дуй в мою голову…
Выхватила она из воды игрушку, в лунной ручке зажала да к губам – глаза так светками и загорелись. Ан вместо песни пузыри с хрипом вдоль гармони бегут. Само собой: инструмент намокши, да и она, шкура, понятия настоящего не имела. Зря в одно место дует, то в себя, то из себя слюнку тянет.
– В чем, солдат, дело? Почему у тебя
– А потому, красава, что башка у тебя дырява. Соображения у тебя нет! Гармонь в воде набрякла, а я ее завсегда для сухости в голенище ношу. Сунь-ка ее в свой сапог, да поглубже заткни, да на лунный камень поставь. Она и отойдет, соловьем на губах зальется. А играть я тебя в два счета обучу, как инструмент-от подсохнет.
Подплыла она, дуреха сырая, к камешку, гармонь в сапог, в самый носок честно забила, к бережку вернулась, хвостом, будто пес, умиленно виляет:
– Так обучишь, солдатик?
– Обучу, рыбка! Козел у нас полковой дюже к музыке неспособный, а такую красавицу как не обучить. Только что мне за выучку будет?
– Хочешь, земчугу горстку я тебе со дна добуду?
– Что ж, вали. В солдатском хозяйстве и земчуг пригодится.
Мырнула она под кувшинки, круги так и пошли.
А солдат не дурак – леску-то неприметную в руках дернул. Стал он подтягивать – гармонь поперек в сапоге стала. Плюхнулся сапог в воду да к солдату по леске тихим манером и подвалился.
Вылил солдат воду, гармонь выудил, в сапог ногу вбил, каблуком прихлопнул. Эх ты, выдра тебя загрызи!.. Ваша сестра хитра, а солдат еще подковыристее…
Обобрал заодно сачком раков, что вокруг мяса на палке кишмя кишели, да скорее в лозу, чтобы ножки обутые скрыть.
Вынырнула русалка, в ручку сплюнула – полон рот тины, в другой горсти земчуг белеет…
Бросил он ей фуражку, не самому ж подходить:
– Сыпь, милая… Да дуй полным ходом к камешку, гармонь в сапоге-то, чай, на лунном свете давно высохла.
Поплыла она наперерез, а солдат скорее за фуражку, земчуг в кисет всыпал – вот он и с прибылью…
Доплыла она, шлендра полоротая, на камешек тюленем взлезла да как завоет, будто чайка подбитая:
– Ох, ох! А сапог-то мой где? Водяник тебя задави-и!..
А солдат ей с пригорка фуражечкой машет:
– Сапог на мне, гармонь при мне, а за земчуг покорнейше благодарю! Танюша у нас сухопутная в городе имеется, как раз ей на ожерелко хватит. Счастливо оставаться, барышня! Раков, ваших подданных, тоже прихватил – фельдфебель за ваше здоровье полускает…
Сплеснула русалка лунными руками, хотела пронзительное слово загнуть, да какая ж у нее супротив солдата словесность.
Корнет-лунатик
Кому что, а нашему батальонному первое дело – тиатры крутить. Как из году в год повелось, благословил полковой командир на Масленую представлять. Прочих солдат завидки берут, а у нас в первом батальоне лафа. Потому батальонный, подполковник Снегирев, начальник был с амбицией: чтоб всех ахтеров-плотников-плясунов только из его первых четырех рот и набирали. А прочие – смотри-любуйся, в чужой котел не суйся.