Юмористические рассказы
Шрифт:
– Рупь. – Босяк снова покосился на Васин рубль, перевел глаза на пивную лавку и сплюнул.
– Девяносто пять копеек? – робко спросил Васенька.
Он знал, что надо торговаться. Да на пятак внизу у них в мелочной сразу можно бы зайцу свежей капусты купить.
– Рупь, – хрипло повторил опухший субъект. – Через полчаса приходи сюда, видишь, вон где сбитенщик стоит. Будет тебе заяц.
– Живой?!
– Дохлыми не торгуем.
Васенька радостно щелкнул языком и побежал, чтоб убить время, к знакомой табачной лавке через улицу. Там в окне давно уже он заприметил серию марок мыса Доброй
Целых полчаса! И куда это босяк за зайцем отправился? Нырнул в подворотню, фить – и исчез.
Не прошло и получаса, Васенька уже давно на Трубной площади топтался около указанного места. От нетерпения даже минутную стрелку на своих черных часиках на пять минут вперед перевел.
Наконец видит: идет босяк, а под мышкой у него какое-то серое чудовище лапами дергает.
Заяц!..
Босяк нос об зайца вытер, дух перевел и заторопил:
– На! Давай рупь! Еле раздобыл… Тащи, тащи живей, чего глаза расстегнул? Под зад поддерживай, башку под локоть зажми, а то даст стрекача – пропал твой рупь ни за копейку…
Сказал, заржал на ходу, картуз козырьком назад передвинул и скрылся – только дверь в пивной хлопнула.
Понес мальчик своего драгоценного зайца домой, хоть и не легко нести, сам так весь улыбкой и расцвел. На трамвай денег нет, да и не пустят с зайцем.
– Сиди смирно! Ишь тяжелый какой, словно утюгов наелся.
А заяц не унимается, лапами, как пожарный насос, работает, так и рвется прочь из подмышки, точно его казанским мылом намылили.
И вдруг…
Тетя Варя в ужас пришла. Приплелся ее любимый Васенька домой, плачет, рыдает, захлебывается, по всей мордашке слезы рукавом размазаны, а в руках дрянная заячья шкурка.
– Что с тобой, Василек?! Кто тебя обидел?! Что за шкурка такая?…
– Мо-шен-ник меня обмо-шен-ни-чал! Я у него на Трубной зай-ца купил… Ду-мал тебе сюрприз устроить, обучить зайца таб-ли-це умножения. А босяк, тетечка, взял рубль…
– Ну?!
– Сунул мне зайца… Я несу, а он барахтается. И вдруг… он шкурку свою рас-по-рол… и из шкурки живая кошка вылезла… и убежала!
– Как кошка?!
– Ну, как ты не понимаешь! Босяк кошку во дворе сцапал, наскоро в заячью шкурку зашил… и мне продал… Народ кругом хохочет! Я сначала испугался, потом растерялся, а потом плакать стал… Досадно ведь, тетечка! Что я теперь делать буду?!
– Не плачь, Василек…
Тетка племянника по стриженой головке гладит, а самой и жалко его, и смешно.
– Не плачь! Я с тобой сама пойду, настоящего живого зайца купим. Обучим его хоть геометрии, ты у меня мальчик ученый, авось выучишь. А плакать не надо. Что это, в самом деле? Мужчина – и плачет.
– Купишь, тетя?! В самом деле?… Побожись, что купишь!
– Божиться грешно… Тетке и так верить надо. А вот ты поди умойся, ишь целое озеро по лицу размазал. Да приходи чай пить с малиновым вареньем. Хорошо?
Побежал Васенька по коридору, ногами взбрыкивает, куда и горе девалось.
А тетка за спицы свои взялась: Васеньке чулки надвязывать. Вяжет и ворчит:
– Вот, прости Господи, какие мошенники окаянные по Москве пошли… Кошку в заячий мех среди бела дня зашивают, дитя обманывают. Тьфу!
Замиритель
В углу этапного двора, на крыше земляного погреба, густо пробивалась изумрудная весенняя щетина.
Кирпичные стены казарм цвета побуревшей говядины с четырех сторон обрамляли этапный пункт.
Возвращавшийся на фронт с побывки ефрейтор Егор Пафнутьев, развалясь у насыпи погреба, поправил свалявшийся под головой вещевой мешок и, пустив в чистое васильковое небо густой клуб махорочного дыма, хлопнул по погону валявшегося рядом однополчанина-земляка.
– Не спал я, Федор Иванович, цельную ночь. Такое в голову лезет, что и сказать боюсь. Воюем второй год, народу изничтожена прорва, а толку на грош. Конешно, я не герой, человек кроткий, в разведчики и то не гожусь. Но башкой меня Бог не обидел. Котелок работает! Ужели мозг против кулака ничего не может? Не спал, ворочался и надумал, брат, такое, что первым человеком в России буду, да и Европе нос утру. С тобой мы дружки, человек ты молчаливый, в летах, – должон тебе свое дело открыть… Очень я, брат, стревожен, вещь такую задумал, что только Суворову впору.
Придем мы теперь на позицию. Первым делом – через фельдфебеля ротному докладаю: «Ваше высокоблагородие, хочу способствовать полной победе без пролития крови, представьте меня в штаб армии по секретной важности делу». – «Да что ты, после контузии рехнулся, что ли?» – «Никак нет, в полном сознании. Дозвольте, ваше высокоблагородие, на ухо в полной тайности доложить». И доложу! Ротный аж побелеет!.. «Ай да Егор Пафнутьев! В большие люди выйдешь – меня не забудь!» И сичас меня ходами сообщения из блиндажа в полковой штаб. Автомобиль по полевому телефону вызван: цоп! Еду в штаб, а там уж волнение. Дежурный генерал меня сичас в полевой кабинет. «Ты – Егор Пафнутьев?» – «Так точно, ваше превосходительство! Дозвольте на ухо доложить». Дежурный генерал аж побелеет: «Ну, Егор Пафнутьев! В большие люди выйдешь – меня, старика, не забудь…» Сичас зазвонил в ставку, снесся по особо секретному проводу с кем надо. Оттуда приказ: дать Егору Пафнутьеву что потребует, ни в чем ему не прекословить.
Вызываю я к себе самолучшего летчика. Хоша я ефрейтор, а он поручик, однако он у меня в полном подчинении. «Ваше благородие, добудьте чем свет немецкий ероплан, веревки английской сажень со сто, бульону французского в бутылочке да германского обмундирования полный комплект на две персоны». – «Слушаю-с! Ероплан, – говорит, – мы русский перекрасим, железный крест с исподу выведем, планки уширим – сойдет…» – «Ну, делайте как знаете… Карта при вас?» – «Так точно, господин ефрейтор!» – «Мертвым петлям, курбетам всяким, спиральному спуску турманом и подъему по прямой линии обучены?» – «Так точно, все могу-с». – «Ну, ладно… Мы, ваше благородие, завтра с вами весь свет замирим и Россию на первое место поставим». – «Рад стараться!..» И портсигар раскрыл: разрешите, мол, предложить папироску? Хлюст!