Юмористические рассказы
Шрифт:
Так прошло полгода.
Как вдруг в Санта-Малаге было получено письмо!
Оно было найдено в сумке почтальона, который был зарезан в горах, и адресовано донье Хозе.
Это был первый случай, что в Санта-Малаге получилось по почте письмо!
Жители не могли заснуть целую ночь.
— Что бы это могло обозначать?
Но они были ещё более поражены утром, когда оказалось, что вдова дона Хозе ночью исчезла неизвестно куда.
Вместе с ней исчезли и все её дети!
Такое последствие письма страшно испугало жителей Санта-Малаги, и они решили впредь сжигать сумки зарезанных на дороге почтальонов!
Прошло ещё полгода.
Как вдруг над жителями Санта-Малаги разразилось страшное известие, погубившее всё селенье.
В кармане одного зарезанного путешественника нашли номер мадридской газеты «La Speranza».
На первой же странице этой газеты, даже на самом видном месте! — до чего может дойти человеческое бесстыдство!
На первой странице, на самом видном месте самым крупным шрифтом сообщалось известие, которое заставило побледнеть всех писателей Санта-Малаги и упасть в обморок всех жительниц.
Даже в рамке, даже с украшениями! — сообщалось, что на Гвадалквивирском проспекте открыта банкирская контора, где открываются онкольные счета, продаются в рассрочку билеты, принимаются на сохранение деньги от бедняков — даже от бедняков! — и предполагается в скором времени принимать деньги даже от детей.
— И детей не пожалел! — со слезами восклицали жительницы Санта-Малаги и в испуге прижимали к себе своих малюток.
Бесстыдство доходило до того, что тут же была напечатана фамилия человека, который делал всё это! Фамилия банкира.
Этот банкир был дон Хозе.
— Дон Хозе и вдруг… страшно вымолвить… сделался банкиром! — с ужасом шептали женщины.
— Молчите! Ради Бога, молчите! — в отчаяньи кричали на них, зажимая уши руками, мужья.
— Мы все разбойники! — вопили старики, колотя себя в грудь. — Все! Но среди жителей Санта-Малаги ещё никогда не было банкиров! Никогда!
— Что ж теперь сделают с его детьми? — испуганно спрашивали дети.
— Их, вероятно, повесят! — подумав, отвечали наиболее рассудительные люди.
Матери пугали детей:
— Вот я отдам тебя банкиру!
Отчего с детьми делались судороги.
А лентяй Эскамильо, каждый раз как видел проходящего мимо аббата, насмешливо кричал:
— Ну, что, почтенный г. аббат? Может быть, и теперь посоветуете мне взять пример с дона Хозе?!
На что аббат только отворачивался, потихоньку утирая слезу.
С тех пор Санта-Малага получила прозванье «разбойничьего гнезда».
Купцы и путешественники избегают проходить мимо этого селения.
За ночь (Святочный рассказ)
Иван Петрович, отставной полковник….
Рождественские рассказчики всегда отставные полковники.
И большой добряк, потому что все рождественские рассказчики всегда бывают Иванами Петровичами, отставными полковниками и большими добряками.
Иван Петрович, отставной полковник и большой добряк, закурил, как и все рождественские рассказчики, толстейшую папиросу и воскликнул:
— Чтоб чёрт меня взял, если я когда-нибудь забуду эту ночь! При воспоминании о ней до сих пор у меня мороз подирает по коже. Это было как раз в ночь под Рождество!
Мы, как и все рождественские слушатели, придвинулись поближе к столу.
— Я ехал, чёрт меня знает зачем, по железной дороге. За окном выла вьюга. На сердце скребли кошки. Мы двигались, сорок паровозов и одна шпала им в бок, со скоростью черепахи, ползущей вверх по зеркалу. Вы понимаете? Нас было двое в вагоне: я и какой-то молчаливый пассажир с таким сосредоточенным видом, словно он ехал на собственные похороны. От скуки я задремал. Чёрт меня знает, сколько времени я спал, но только, когда проснулся, было тихо, как в могиле. Мы не двигались. «Станция?» Я взглянул в окно. Сплошная белая стена снегу, вплотную прилипшая к стеклу. Я кинулся к двери, пробую отворить. Не тут-то было! Дверь занесена снегом. Мы погребены в сугробе вдвоём с моим спутником. Я оглянулся на него. Он теперь имел беспечный вид человека, который отлично знает, что через пять минут поезд двинется дальше. Это меня даже взорвало.
— Занос! — крикнул я.
— Да, занос! — преспокойно ответил он. — Что ж из этого?
— Но ведь можно погибнуть в этом дьявольском ящике под сугробом снега.
— Не думаю. Недели через две нас отроют!
— Но ведь мы до тех пор умрём с голоду!
Он преспокойно отвечал:
— Нет. По крайней мере, что касается до меня. Когда мне станет невтерпёж, я вас съем. Только и всего!
— То есть как?
— Для меня это совершенно привычное дело. Я людоед.
У меня мурашки забегали где-то около затылка; однако, я имел ещё достаточно мужества, чтобы заметить:
— Уверять человека, в сугробе снега, что вы его съедите, — такие шутки неуместны, милостивый государь!
— Да я вовсе и не думаю шутить. Впрочем, вы сами увидите, что я говорю совершенно серьёзно. Я вас съем.
И он даже облизнулся, глядя на меня.
— Вы совершенно напрасно оглядываетесь кругом, — тут нет ровно ничего, чем бы вы могли защищаться. Тогда как у меня вот револьвер, вот кинжал, а в чемодане топор, чтоб распластать вас на части. Если угодно, я покажу вам даже вертел, на котором вы будете зажарены. Мы, людоеды, народ запасливый и всегда возим с собой всё необходимое для вашего брата: никогда заранее не знаешь, где придётся полакомиться. — Он даже пристукнул зубами от удовольствия.
— Мне кажется, вы будете недурны на вкус. Сначала я съем у вас почки. Признаться, давно не ел почек. А между тем, что может быть приятнее почек на вертеле? Не правда ли? Откровенно говоря, я чувствовал, как у меня заныла правая почка.
Но каналья только расхохотался:
— Ах, да! Я и забыл, что вы не занимаетесь людоедством. А жаль! Вкусно, очень вкусно. Воображаю, как у вас, наверное, будут хрустеть хрящики около рёбрышек!
У меня закололо в грудной клетке.
— Впрочем, бросим, чёрт возьми, этот разговор. А то у меня разыгрывается аппетит. Я могу начать есть сейчас же, и тогда мне вас не хватит на две недели.