Юнона
Шрифт:
Здесь среди запаха крови, гноя, слипшихся бинтов Олег почти терял сознание, чувствовал, как руки профессора колдуют над ним, что-то убирают, перевязывают, сдвигают… Повязки наложили обратно, гипс твердел. А профессор стоял у стола и смотрел в окно. Он думал.
— Разрешите пропуск Юноне… Пожалуйста, — неожиданно
— Кому? — помедлив, спросил Ковальский.
— Юноне… Это… Это девочка. Из нашего класса.
— А… Это та, что вчера разбросала наших сестер и нянек? Она очень сильная… Юнона… Хм. Богиня? — и, усмехаясь, вдруг добавил: — Хорошо. Пропуск будет. А тебя переведем в коридор. Ссылка. Понял?
Юнона пришла улыбающаяся и настороженная. «Ну? Что?» — спрашивали ее глаза. И Олег повторил все, что сказал Ковальский, слово в слово. А потом он молчал, а говорила она, повторяя все время: «Ты поправишься». А когда ушла, он повернулся на полубок и вдруг отчетливо и громко (про себя) сказал: «Я хочу быть с ногами! Хочу выздороветь… Хочу… Хочу… Хочу…»
Так он лежал до обеда, перемогая боль, и все время твердил одно и то же, весь напрягаясь, уходил волей в смысл этих простых слов: «Хочу выздороветь, хочу выздороветь. Хочу быть с ногами!..» Ему казалось, что с каждым повторением боль утихает, становится меньше, и он повторял слова шепотом и про себя до самой ночи: «Хочу выздороветь… Хочу подняться… Хочу выздороветь».
Когда он уснул, во сне видел, как ноги срастаются, словно бы складываются из кусочков — это было больно и в то же время невыносимо радостно. Он проспал до утра, может быть, первую такую спокойную ночь…
И прошла неделя. Каждый день ровно в три приходила Юнона, сидела у его кровати, уходила лишь под ворчливое недовольство старухи-няньки, удивительно неприятной, словно бы вечно озлобленной. А Олег, глядя, как скрывается халат Юноны, снова укладывался поудобнее, твердил эту свою не то молитву, не то заповедь. Она спасла его от всего: ненужных мыслей, тяжелых раздумий, лишних сомнений. «Хочу выздороветь. Я должен выздороветь. Должен, должен, должен», — повторял он с ожесточением, и в этом было все: желание подняться, жить, видеть Юнону, побороть черное и фиолетовое, что грозило ему.
В конце недели он потянул одеяло — взглянуть на пальцы. Он не смотрел на них, просто боялся и тут даже зажмурился — так было жутко, — и когда, закусив губы, он открыл глаза, то увидел, что они не были раздутыми и страшными: обычные пальцы, лишь необыкновенного цвета. Страх прошел. «Это, если… — подумал Олег, пытаясь пошевелить ими, и чуть не закричал на весь коридор, увидев, как медленно и неловко шевельнулся сначала один, а потом и второй палец. — Они ожили… Ожили. ОЖИЛИ!!»
…Миновал целый год. Слегка прихрамывая, Олег шел на своих ногах в школу и остановился у невысокого дома, у самого крыльца. Здесь он стоял долго, словно отдыхал, а потом шел дальше. Это был дом, где еще недавно жила Юнона. Она уехала почти так же внезапно, как появилась в городе. Отца перевели в Петропавловск-Камчатский. Видите, как далеко… Но земля теперь уже не так велика. Спутник облетает ее за полчаса, и почта приходит быстро. Приходят письма, открытки с конусом Ключевской сопки, и Олег думает вечерами, закончив уроки и глядя на фотографию, которая висит над его столом: есть ли в мире такие расстояния, которые нельзя одолеть, а если и есть, то ведь есть и существа более сильные, чем простые люди… Она все- таки настоящая, эта кареглазая Юнона.