Юрбен Грандье

В воскресенье 26 ноября 1631 года маленький городок Луден был крайне взволнован; особое беспокойство царило на тех его улицах, что вели от ворот, где начиналась дорога к аббатству Сен-Жуэн де Марн, к церкви святого Петра, располагавшейся на рыночной площади. Волнение это было вызвано ожиданием человека, о котором с чисто провинциальной страстностью уже некоторое время судил и рядил весь Луден, и по лицам людей, кучками толпившихся у порога каждого дома, легко было догадаться, насколько противоречивое мнение сложилось о том, кто сам назначил день возвращения к своим друзьям и недругам. Около девяти толпы ожидающих пришли в движение, и слова: «Идет! Идет!» с быстротой молнии облетели весь город. После этого одни вернулись домой и плотно закрыли все двери и окна, как бывает в дни общественных беспорядков, другие же, напротив, распахнули дома настежь, словно желая впустить в них радость, и через несколько минут всеобщий гомон и замешательство, внушенные этой вестью, сменились тишиной любопытства.

Вскоре среди всеобщего молчания показался молодой человек лет тридцати

с небольшим, державший в руке как символ триумфа лавровую ветвь; он был довольно высок и хорошо сложен, обладал благородной осанкой и красивым, несколько высокомерным лицом; несмотря на то, что, возвращаясь в город, он проделал около трех лье, его церковное облачение отличалось изяществом и замечательной опрятностью. Возведя очи к небу и мелодичным голосом выводя хвалу Господу, он медленно и торжественно дошел до рыночной площади Лудена, ни к кому не обратясь, хотя по мере продвижения у него за спиной собралась большая толпа, которая пела вместе с ним и состояла преимущественно из женщин, причем подпевали ему самые хорошенькие девушки города Лудена.

Итак, предмет всеобщего внимания добрался до паперти церкви святого Петра. На последней ее ступеньке он встал на колени и прошептал молитву, после чего, поднявшись, прикоснулся лавровой ветвью к дверям церкви, и те, словно по волшебству, тотчас же отворились; внутри, как в один из четырех главных праздников в году, уже стоял ярко освещенный хор, и все — придверники, певчие и церковные сторожа — были на своих местах. Пришедший пересек неф, прошел сквозь хор, у подножия алтаря еще раз сотворил молитву, после чего, положив лавровую ветвь на дарохранительницу, надел белоснежное облачение и епитрахиль и приступил к литургии, начав ее с Те Deum [1] слушали мессу все, кто пришел вместе с ним.

Священника, вздумавшего почтить собственную персону богослужением, какие обычно устраиваются только для королей, звали Юрбеном Грандье; два дня назад архиепископ Бордосский Эскубло де Сурди признал его невиновным и отменил приговор духовного суда, согласно которому обвиняемый должен был в течение трех месяцев каждую пятницу сидеть на хлебе и воде, а также лишался права a divinis [2] в диоцезе Пуатье на пять месяцев, а в Лудене — навсегда.

Теперь следует рассказать, в чем же обвиняли и за что судили молодого священника.

Юрбен Грандье родился в местечке Ровер, что неподалеку от Сабле — городка, расположенного в Нижнем Мэне; поначалу он учился под руководством своего отца Пьера и дядюшки Клода Грандье, занимавшихся астрологией и алхимией, а потом, будучи уже достаточно образованным мальчиком, в возрасте двенадцати лет поступил в иезуитский коллеж в Бордо [3] , где наставники, кроме знаний, отметили в нем большие способности к языкам и красноречию и, дабы развить в юноше ораторский талант, стали обучать его латыни и греческому, а также искусству проповеди. Как только ученик достиг возраста, позволяющего священствовать, наставники коллежа, которые его полюбили и очень им гордились, выхлопотали молодому человеку место кюре в луденской церкви. Кроме того, благодаря своим покровителям он через несколько месяцев стал получать доход с коллегиальной церкви Святого Креста.

Вполне понятно, что молодой человек — чужак, получивший две такие бенефиции, — вызвал в Лудене сенсацию, равно как и зависть местных духовных лиц, которые считали, что он завладел их правами и привилегиями. Впрочем, Юрбен внушал зависть и по многим другим причинам: он был необычайно хорош собой, а полученные от отца знания позволили ему довольно глубоко постичь многие науки и дали ключ к уразумению разнообразных явлений, которые для невежественного большинства оставались загадкой и которые он объяснял с замечательной легкостью. Кроме того, изучение свободных наук в иезуитском коллеже [4] позволило ему пренебрегать всевозможными священными для заурядных людей предрассудками, не скрывая своего к ним презрения, и, наконец, на красноречивые проповеди молодого кюре потянулись прихожане из других религиозных общин, в первую очередь те, кто посещал раньше службы нищенствующих орденов [5] , державших до сих пор пальму первенства по этой части. Всего сказанного было вполне достаточно, чтобы стать причиной для зависти и чтобы зависть вскоре переросла в ненависть; так оно и случилось.

Всем известно, какие праздность и злоречие царят в небольших городах и с каким невыразимым презрением относятся посредственности к тем, кто их хоть в чем-то превосходит. Обладая столь замечательными способностями, Юрбен был создан для более широкой сцены, однако оказался заперт в стенах маленького городка, где ему не хватало воздуха и простора, и в результате все то, благодаря чему он был бы славен в Париже, в Лудене стало причиной его гибели.

К несчастью для Юрбена, его характер, который нельзя оправдать никакими талантами, только усугублял испытываемую к нему ненависть: мягкий и милый в обращении с друзьями, с врагами священник был насмешлив, холоден и высокомерен; непоколебимый в своих решениях, весьма дорожащий достигнутым положением, которое ожесточенно защищал, неуступчивый в делах, когда ощущал свою правоту, он отражал любые нападки и оскорбления с такой непреклонностью, что случайные противники становились его врагами на всю жизнь.

Впервые Юрбен продемонстрировал свою несгибаемость в 1620 году, когда, едва освоившись на новом месте, выиграл процесс у священника по имени Менье и добился столь сурового приговора, что тот затаил на него злобу, прорывавшуюся при любом удобном случае.

Второй процесс — по поводу дома, который у него хотели отсудить, — Грандье выиграл у капитула церкви Святого Креста [6] , снова настояв на строгом соблюдении закона. К несчастью, уполномоченный капитула, проигравший процесс, каноник коллегиальной церкви, а также исповедник в монастыре урсулинок [7] , которому еще предстоит сыграть важную роль в нашей истории, был человеком вспыльчивым, мстительным и честолюбивым; обладая слишком средними способностями, чтобы добиться высокого положения, он вместе с тем был чересчур высокомерен и не хотел довольствоваться своей не слишком значительной должностью. В той же степени лицемер, в какой Грандье был человеком искренним, каноник везде, где только возможно, стремился создать себе репутацию великого благочестивца и для этого постоянно демонстрировал аскетизм отшельника и суровость святого. Весьма искушенный в вопросе о бенефициях, он счел личным оскорблением проигрыш процесса, за успех которого отвечал, и Юрбен, настояв на выполнении решения суда с той же строгостью, с какой он это сделал в отношении Менье, приобрел в лице Миньона — так звали каноника — врага еще более яростного и опасного, нежели первый.

Случилось так, что однажды некто Баро, дядя Миньона и, соответственно, его партнер, вступил с Юрбеном в спор относительно уже завершившегося процесса, а поскольку это был человек более посредственный, Юрбену не составило труда уничтожить его, высокомерно бросив одно из тех своих презрительных замечаний, что жгли их предмет, словно каленое железо. У Баро, человека весьма богатого и бездетного, была в Лудене многочисленная родня, которая только тем и занималась, что всячески обхаживала его, дабы не быть забытой в завещании; поэтому оскорбительная насмешка, предметом коей стал сам Баро, задела множество других людей, и они, приняв сторону богатого родственника, увеличили лагерь врагов Грандье.

Примерно в это же время произошло еще одно, уже более серьезное событие. Среди наиболее усердных прихожанок Грандье была некая юная и хорошенькая девушка, дочь королевского прокурора по фамилии Тренкан, который приходился также дядей канонику Миньону. И вот однажды девушка эта захворала и была вынуждена сидеть дома; ухаживать за ней взялась ее подруга Марта Пельтье, которая, перестав посещать знакомых, не отходила день и ночь от больной. Когда же Жюли Тренкан поправилась и стала вновь появляться на людях, выяснилось, что за время ее болезни Марта Пельтье умудрилась родить ребенка, которого окрестила и отдала кормилице. Однако, как это нередко случается, среди жителей города сразу же пошла нелепая молва, что, дескать, настоящая мать ребенка вовсе не Марта Пельтье, которая за деньги ради лучшей подруги пожертвовала своей репутацией. В отцовстве же ребенка общественное мнение и вовсе не сомневалось и, будучи ловко направляемо, приписало его Грандье.