Юрий Долгорукий (Сборник)
Шрифт:
Густобровый распорядился:
– Что ж, дева, пойдём к самоцветным онучам. А ты, Сыч, - он повернулся к черноусому, молча стоявшему у коня, - пока стереги животину, себя хождением не труди. Тебе твоя доля достанется, как и всем…
Но тот, по-прежнему не сводя с Любавы своих безжалостных чёрных глаз, вызывающе крикнул:
– Нет! На выкуп я не согласен! Бродяги насупились.
– Всегда с тобой, Сыч, морока, - наконец недовольно проговорил густобровый.
– Что тебе в деве?
Названный Сычом со злым упрямством ответил:
– Берите себе мужика, его онучи со всем добром и мальца в придачу, а мне - коня с этой девой. Хочу я её себе одному…
Сердце Любавы дрогнуло, но она промолчала. Некоторое время молчали и остальные. Только голубоглазый курносый парень, стоявший поодаль, нетерпеливо переступил с ноги на ногу, громко вздохнул и сказал с укором:
– В особицу одному себе всё берёт… Негоже! Бродяги заволновались:
– И верно… Чего ты чудишь, ей-богу?
– Известно, чай: Сыч…
– Ишь, хочет деву с конём!
– вскричал одноглазый.
– Ещё самоцветы-то где? В онучах? А он уже коня берёт…
– И то!
– подтвердил бородач.
– Добудем онучи, тогда бери!
Между тем Страшко достал тетиву, закрепил её на концах половецкого лука, наладил стрелы.
– Ну, скоро ли ты, отец?
– закричал ему густобровый.
– Чай, время!
– А я уж готов!
– ответил ему Страшко и спустил стрелу.
Лицо подстреленного исказилось. Он ткнулся в траву. Пальцы его вцепились в сырую землю.
Вторая стрела, как чёрная молния, взвилась над кустом, но ни в кого не попала. Одноглазый разбойник растерянно закричал:
– Постой! Чего ты всех губишь, право?
– и кинулся к лесу.
Страшко удалось попасть бегущему в шею. Тот закрутился на месте, стараясь вырвать стрелу рукой. Тогда и высокий, похожий на шест, бродяга прыжками, как вспугнутый заяц, устремился в лес. Обгоняя его, туда же промчался на половецком коне черноусый Сыч.
Минуту спустя из ватажников на поляне остался, кроме убитого, только голубоглазый курносый парень. Он в смертельном страхе глядел на Страшко, как на живого Перуна: разъярённый мужик метал свои стрелы подобно молниям!
Вот и над парнем метнулась молния.
Мимо…
«Ох, час мой смертный!»
Парень упал в густую траву и закрылся локтем. Он слышал, как дочь мужика и мальчик подошли к нему. Вслед за ними, тяжко дыша, подошёл и мужик.
– Лежишь?
– с угрозой спросил он парня, ткнув его лаптем в бок.
– Я и тебя, бродягу, пощекочу стрелой…
– Не тронь его, батя!
– сказала Любава.
– Он мирно стоял и меня не трогал…
– Одной он с ними ватаги!
– сердито крикнул Страшко.
– Один с них и спрос. А ну… - Он нагнулся и перевернул парня вверх лицом.
– Ишь тощий!
Парень лежал и жмурился, прижав к груди руки. Вид его был так беспомощен и невзрачен, что сердце Страшко смягчилось.
– Ты чей?
– опросил он спокойней. Спрошенный быстро открыл глаза, и они на его лице вдруг блеснули, как два голубых цветка.
– Из Мытовки, что на Цне…
– А тут чего с ними бродишь?
– От голода, от бездолья… Неурожай там, в Мытовке нашей, ноне!
– Аль тут сытней?
– Не знаю.
– Ан, знаешь: чай, перехожих да странных не раз губил? От бедности нашей жиреть задумал?
– Страшко опять свирепо ткнул его лаптем в бок.
Любава остановила:
– Постой ты… вот, право!
– и мягко спросила парня: - А батя с маманей где?
– В полоне… Три лета назад, как их всех в полон увели. Я кое-как у родных ютился…
Парень глядел на Любаву без страха, и на его курносом лице глаза сияли по-детски ясно.
– Вставай, - сказала ему Любава.
– Чай, сыро… Страшко проворчал:
– Ишь, сыро! Такого бы в землю… ещё сырей!
– Да ладно ты, батя!
– вдруг рассердилась Любава.
– Без роду, без дому - такой, как и мы!
– Ан мы людей не губили.
– И я не губил…
Страшко насмешливо крикнул:
– В ватаге, чай, песни пел?
– Я только единый день в ватаге и пробыл, - ответил парень.
– Пришёл и ушёл… как не был!
Глаза его были ясными, и Страшко отвернулся.
– Ермилка, - велел он сыну, - пойди-ка стрелы мне собери. Да одну онучу от тех кустов принеси…
Любава и парень остались вдвоём. Они что-то всё говорили, оглядывали друг друга, а когда мужик замотал онучу и вновь подошёл к ним, готовый в путь, Любава болтала бойко, парень усмешливо морщил нос, и оба вели себя так, будто до этого здесь и не было ничего - ни посвиста стрел, ни разбойников на дороге.
Это Страшко рассердило, но он смолчал и только строго взглянул на парня. Тот на секунду смутился, потом попросил:
– Возьми и меня с собой… Страшко не ответил.
– И вам со мной легче будет, - настаивал парень.
– Путь-то не малый! Глядишь, пригожусь и я… К тому же, - добавил он, глядя в глаза Страшко, - не трогал я душ невинных. То делать всю жизнь страшусь, хоть я и не робкий: могу на нож пойти, если надо. Вот за тебя и за дочь твою на рожон пойду…
Любава смущённо заулыбалась. Страшко опять промолчал.
– Меня ты нынче не тронул, - тихонько закончил парень.
– А мог бы убить. За то, отец, спасибо тебе…
Страшко искоса посмотрел на Любаву: молчит, остроносая… очи к земле. И парень вдруг погрустнел. Эх, сердце ты человечье!
Помягче спросил:
– Как звать-то?
– Мирошкой.
– Вот ловко!
– Страшко с невольной улыбкой, как на родного, взглянул на парня.
– Мирошка брат у нас был, да помер. Хороший мужик был, складный. Ну-к что ж, - добавил он просто, - коль так, собирайся с нами. Пошли…