Южный Урал, № 12

Аношкин Михаил Петрович

А Степан не видел зала. Он слился с мелодией, покорился ей, вспоминая ту удивительную картину, которая тогда вдохновила его…

…Теплый июньский ветерок волнами пробегает по широкому пшеничному полю, весело барахтается в листве березовой рощи. Он откуда-то пригнал тучку, серую и неуклюжую, и косыми дружными струйками пал на сухую землю дождик: зашуршал в роще, ртутными катышками покатился по пыльной дороге, омыл зелень пшеницы.

А солнце, словно радуясь тому, что тучка маленькая и не закрыла его, заблестело, заискрилось в дождевых капельках и там, в стороне, перекинуло над землей из конца в конец разноцветную радугу.

По дороге идет девушка. Она идет быстро, весело и на плечах ее трепещет голубая косынка. Солнце искрится в ее мокрых волосах. Ее радуют родные поля и березовые рощи. И в ней самой, в этой колхозной девушке с карими глазами, чувствуется столько силы, молодости, задора, что просто невозможно не любоваться ею и не мечтать.

И Степан мечтал.

Когда под сводами зала медленно угасли последние, тихие и задумчивые звуки мелодии и Степан осторожно опустил руку со смычком, в зале воцарилась тишина. Вышла из-за кулис и в недоумении остановилась девушка-конферансье, поднялся, из-за рояля старый учитель и стал торопливо, трясущимися руками собирать ноты. А зал молчал. И вдруг будто кто-то сильный вырвал из плотины запоры, и шум прибоя разметал хрупкую тишину. Зрители приветствовали Степана долго за то, что этот парень, такой обыкновенный и неказистый на первый взгляд, такой же потомственный рабочий, как и все они, имел сильную власть над их сердцами.

Степан скрылся за кулисами и, несмотря на настойчивые вызовы, ни разу не появился на сцене. Он торопливо оделся и выбежал на улицу, полной грудью вдохнул морозный воздух. Его переполняло какое-то тревожное, хорошее чувство удовлетворения и ожидания приятного. Самым желанным спутником в этот вечер была бы для него, конечно, Настенька. Но ее сейчас здесь не было, он так давно не видел ее!

Очутившись на улице, Степан заметил женщину. Она стояла на ступеньке в глубоком раздумье. Снег побелил ее плечи, каракулевую шапочку. Женщина, услышав стук двери,

очнулась от раздумья, быстро сбежала по ступенькам вниз и скоро потерялась в темноте.

Степан спускался по лестнице медленно. Потом он остановился, поймал на ладонь несколько снежинок, наблюдая, как они угасают, превращаясь в крохотные светлые капельки.

Но вот Степан решительно поправил шапку, закурил и зашагал по улице в сторону завода.

Настенька, идя на концерт с подругой, у которой гостила уже второй день, не надеялась, увидеть того техника, который приезжал к ним в колхоз в позапрошлую весну. Но когда Степан Колесников появился на сцене, она узнала его и обрадовалась несказанно.

Она вспомнила Степана на стане — невысокого, плотного, уверенного к себе. Вот он сидит у костра, задумчивый, немного стесняющийся ее, и рассказывает о своих товарищах. Сейчас он чуточку не такой, каким она видела его тогда, — строже, взрослее.

Настенька не сводила глаз со Степана, с его задумчивого лица, следила за легкими движениями пальцев левой руки, за плавными взмахами смычка. Она сразу безотчетно покорилась обаянию мелодии.

И Настенька почувствовала себя удивительно легко и приятно. У нее с новой силой вспыхнули девичьи мечты о счастье и никому не поведанные думы об этом парне, так неожиданно появившемся на ее пути и так же неожиданно надолго потерявшемся.

А скрипка пела и пела, рассказывая о чем-то незнаемом, но близком и желанном. Настенька сердцем поняла, что это о ней. И, поняв это, она уже не могла больше сидеть на месте.

Настенька осторожно, чтобы не помешать другим, пробралась к выходу и остановилась в раздумье. Что же ей делать? Далекими показались ей те весенние встречи, необыкновенным казался Степан Колесников. Она была счастлива, что встретила его. Ей захотелось поскорее его увидеть, просто подойти и сказать что-нибудь ласковое и понятное только им двоим. И Настенька решила вернуться в зал. Но в это время хлопнула дверь. Настенька вздрогнула и подумала о том, что очень неудобно вот так стоять на ступеньках под снегопадом. Она сбежала вниз и, не оглядываясь, заспешила в город на квартиру к своей подруге, не переставая думать о Степане, о встрече с ним, которая теперь, она верила этому, обязательно будет.

А декабрьский снежок кружился в темноте, мягко похрустывал под ногами. В мире, огромном и необъятном, горячо и неповторимо билась вечная жизнь. И в этой жизни родилась и созрела еще одна человеческая радость.

Людмила Татьяничева

КОЛОСОК

Проходят тучи мимо, мимо. И вновь ни облачка. Теплынь. Напоминает клочья дыма Густая серая полынь. Земля как будто онемела… На тонкой ножке, невысок, С горячим ветром спорит смело Тугой пшеничный колосок. Большой родни своей достоин, Загаром бронзовым покрыт, Он в эту степь пришел, как воин И как отважный следопыт. И пусть, бесплодьем угрожая, В жгуты свивается песок, Стоит полпредом урожая На новых землях колосок. Хлебам тучнеть и колоситься В степи, разбуженной от сна. В тяжелом колосе пшеницы Людского счастья семена.

Людмила Татьяничева

* * *

Труднее пишется с годами. Ночей отпугивая тишь, Над испестренными листами Порою досветла сидишь. Не то. Не так. И вновь меняешь. И снова льнет к перу рука. Ты сомневаешься, ты знаешь, Что будет найдена строка. Она стеснит твое дыханье Рассветной свежестью леска, Хлебов тяжелым колыханьем, Забьется жилкой у виска, И все, что создано тобою, Все лучшее в твоей судьбе, Весь путь борьбы — от боя к бою — Помогут в поисках тебе. Пройдут не дни, быть может, годы, Пока закончишь ты свой труд И передашь его народу На строгий и нескорый суд.

Виктор Виноградов

КНИГА ПАРНИСА В ЧЕЛЯБИНСКЕ

Город был будто в белом платье — С неба солнца теплынь лилась. У киоска «Союзпечати» Вижу — очередь собралась. Книгу взяв, отходили парни, Ждали девушки в тишине, Я взглянул — и Алексис Парнис Улыбнулся с обложки мне. С губ как будто слетает фраза, Та, с которой уходят в бой… — Здравствуй, друг ты мой черноглазый! Мы встречались в Москве с тобой. В институте. Ты помнишь? Лекции. Разговоры. Стихи. Друзья. Книжку-рукопись «Сердце Греции» С уваженьем читал и я. Вновь занятья звонком сменялись: — Есть табак, дорогой? — Изволь! А в глазах твоих сохранялась Глубоко затаенная боль. Мы твое разделяли горе, Мы же знали — как ни таи — Там, вдали, за лазурным морем Умирают братья твои… …Снова книгу твою спросили. Вновь в лице у мужчины боль. Ты же видишь! Сердце России, Наше верное сердце, — с тобой.

Марк Гроссман

ЗА ШЕСТЬДЕСЯТ ДЕВЯТОЙ ПАРАЛЛЕЛЬЮ

А. А. Фадееву

* * *

Здесь удивляться можно многому: Тому, что сутки — ночь одна, Что называется дорогами В заносах снежных целина; Что бури воют здесь неделями И, несмотря на холода, Кипит и пенится за мелями Совсем по-летнему вода; Что южный ветер дышит холодом, А ветер северный, меж тем, К береговым утесам молодо Несет тепло твое, гольфстрем; Что люди здесь в походе — сутками И мало спят, хоть ночь длинна, Что согреваются здесь шутками, Когда во фляге нет вина; Что в первомайский праздник радостный Идут геологи втроем, И жжет мороз двадцатиградусный Глаза, горящие огнем; Что здесь березы искалечены, Почти лежат они в снегу, И неумолчный ветер мечется. Свистит на голом берегу; Что дождь зимой и гололедица, Что самый краткий путь — кривой, Что в небе сумрачном Медведица Стоит почти над головой; Что в сон не клонит темень вьюжная, И путь без края и конца, Что здесь, как всюду, дело дружное Нам согревает всем сердца; Что кручи гор дымятся тучами, Что в час рассвета — света нет. Но удивляться мы отучены Еще в свои семнадцать лет. Заполярье.

* * *

Обвязались мы не зря Бичевой. Нельзя иначе, — Бьются бури декабря С бычьим бешенством в Рыбачий. Нет, не воет, а ревет Нам в лицо хайло норд-оста, Две недели снег метет, Погребая полуостров. Мы идем, скользя по льду, Волоча по снегу ноги, Засыпая на ходу, Даже видим сны в дороге, — Не метель, а яблонь хмель Тихо кружится над нами, И шумит прямая ель Над поселками саами, Самый первый урожай Пробивает в даль тропинку, И несет пчела, жужжа, В улей первую пылинку. …И уже довольны мы, Снится горечь нам окурка, И сияет нам из тьмы Раскаленная печурка. Полуостров Рыбачий.

ТИХО ВСЕ НА РУБЕЖЕ…

Ночь без проблеска: глаза Закрывай, иди наощупь. Хоть бы грянула гроза По растительности тощей! Хоть бы вдруг на мачтах шхун, На суровых скалах голых Засиял на пять секунд, На одно мгновенье сполох! Тьма такая, как мазут. Ни луча, ни вспышек молний. С визгом к берегу ползут, Как щенки слепые, волны. Холод втиснут в щели скал, В гриву пенного прибоя. Индевеет у виска Сразу жало штыковое. Чьи-то легкие шаги Прозвучали и затихли. Проходите, рыбаки! Нам не знать людей своих ли? Каждый выступ, каждый куст — Нам укрытье и опора. Знаем здесь мы наизусть Голос каждого помора, Каждый шаг своей земли, И суровой, и любимой, В снежной яростной пыли Нашим мужеством хранимой. Тихо все на рубеже Дальней северной России, И во тьме, настороже, Мерно дышат часовые. Район Печенги.

СЧАСТЛИВЫЙ БЕРЕГ

В заливе Мотовском, зеленом, Где чуть дымится пар с утра, Где ветер носится со стоном И вертит в лапах катера, Где берег весь — пустые скалы И в лишаях болотных весь, — Ты плыл и шел, мой друг усталый, Табак раскуривал ты здесь. И в клубах трубочного дыма, Закинув за спину ружье, Ты пел о Родине любимой И о разведчиках ее. О них, плывущих в океане, В скале устроивших карьер… И небо северным сияньем Тебе сияло, инженер. И, в наше будущее веря, Ты, спотыкаясь меж камней, Назвал Счастливым этот берег. Да будет так. Тебе видней. Полуостров Средний.

* * *

Своей доволен я судьбою. Не зависть — жалость у меня К тому, кто жизнь прожил в покое, Вдали от бури и огня. Какая все-таки удача Идти в разведку, в дождь и в тьму, Палатку ставить на Рыбачьем, В песках, у бешеной Аму, И, кончив дело в час полночный, Отведав огненной ухи, Вдруг примоститься в уголочке И посвящать свои стихи (Густым захлебываясь дымом От козьих ножек и печей) — Твоим глазам неповторимым, В которых звезды всех ночей! Полуостров Рыбачий.

* * *

Курю, хожу в палатке дымной, Пишу и рву листы подряд, Прилягу и приснишься ты мне, Во тьме глаза твои горят. Труда и будней повседневность Во сне теряют власть, потом Мне сердце скручивает ревность И дышит в уши шопотком. А днем смешно мне и обидно, — Ах, чорт возьми, к чему дрожу? Уж так люблю тебя я, видно, И так тобою дорожу, Что мне подумать трудно даже, Что кто-то рядом может жить И не любить тебя вот так же, Как я, без памяти любить. Остров Шалим. Баренцово море.

* * *

Пускай ты выбрал не красавицу, — Ты делишь счастье с ней свое, И пусть иным она не нравится, Нет для тебя милей ее. Так стоит, право ль, нам печалиться, Терзать себя слушком пустым! — Твоя жена, мой друг, красавица, Когда ты любишь и любим. Город Полярный.

* * *

Льняные свои колечки В косички уже плетешь… Спрашивают разведчики: — Чего, командир, не пьешь? Сегодня праздник — по маленькой Положено всем. Закон. А ты и не тронул шкалика, Не раскупорен он. — Да нет, ничего, ребята, Дочку припомнил я. . . . . . . . . . . . . . . Поют и поют солдаты: — Винтовка — жена моя! Заполярье.

ОЛЕШКИ

Олешков девушка вышила: Простые олешки, славные, — Вот важенка к речке вышла, Движенья такие плавные. Такие олешки важные, Смотрят глазами живыми, — Старый олень и важенка, Парнишка-олешек с ними. Мне надо в мешок бы спальный С дороги тяжелой, дальней, Каюр утомился тоже, Рукой шевельнуть не в силах, А глаз оторвать не можем От этих олешков милых. В конце перехода недельного Сидим в избе у саами, Сомлев от тепла постельного, От запахов над котлами. Над печкою чайник свищет, Шуршит огонек о днище. Такая вкусная пища — Любая горячая пища! Скорей бы поесть и — к печке Из трубок пустить колечки, Да сразу в мешки из меха, Заснуть бы скорей, не мешкать. Да вот — на стене — помеха: У речки стоят олешки. С каюром сидим — не спится: Олень, как живая птица, А важенка пьет неслышно, — Надежная матка, точно, В обиду не даст парнишку, Глупышку свою — сыночка. Табак запалив об уголь, Старуха налила чаю. — Разлука, сынок? — Разлука. — Скучаешь, сынок? — Скучаю. — Дочка моя вот тоже Скоро семейной станет. Жених у нее хороший, Службою важной занят — Олешков пасет у моря. Любви не бывать без горя, Без встречи да без разлуки Нынче редко бывает. Уехала дочка к другу, Умчалась к земному краю. Видно, мечтала дочка, Да матке сказать не смела, — Мужа, себя, сыночка И вышила, как сумела. А что вперед забежала, Так в этом неправды мало. Ты много бродил по свету По службе, не за наживой. Возьми же картинку эту На память себе, служивый. Олешков бери с собою, Не скажет худого дочка, — С нею ты схож судьбою, Похож на ее дружочка: Тоже бродяжишь — служишь, Тоже по дому тужишь. . . . . . . . . . . . . . . Опять на побывке краткой Песни пою я Ленке. …Над дочкиною кроваткой Олешки висят на стенке. Заполярье — Урал.