Южный Урал, № 31
Шрифт:
— Ну, бестия, хитер, — ласково проговорил Селиверстов.
— Дядя Ваня, — немного спустя сказал Сеня, — а возьмете меня к себе в помощники, когда закончите курсы?
— А ты разве сомневаешься?
— Да нет, но все-таки для верности… — облегченно вздохнул он.
Иван Иванович взглянул на горы. Оттуда приближался поезд. Нарастающий с каждой минутой грохот как-то особенно остро волновал сердце старого машиниста. Скоро, скоро Иван Иванович вернется туда, где синеют вершины Уральского хребта.
Александр Рябухин,
альпинист, ассистент Челябинского политехнического института
КАН-ТОО НАЛИВАЕТСЯ КРОВЬЮ
Очерк
Прозрачный
Горе вставшему на ее пути! Даже мрачные седые скалы дрожат от ее натиска!
Уже не шум вокруг — дикий рев и грохот. Туча снежной пыли взметнулась вверх и закрыла изуродованное глубокими трещинами тело огромного ледника.
Прошло несколько минут. Там, где только что под ласковыми лучами горного солнца весело искрился снег, теперь грозно сверкает гладкий зеленоватый лед.
И снова ничто не нарушает величественной тишины гор.
— Да… Шестая лавина, пока мы поднимаемся… Камал, тебе не страшно?
— Да, как тебе сказать? Страшно, конечно, но я уже вроде бы привык. Это как на войне: сначала человек боится и теряется, а потом привыкает, и все идет как надо. Перебороть себя нужно — вот и все.
— Да, это так. Но все-таки, когда одна из лавин прошла ближе других, у меня все сжалось внутри. Казалось, прямо на тебя идет! Тоскливо стало…
— Это пройдет. Это с непривычки, — повторяет свою мысль Камал Абаев.
— Налаживай страховку! [1] — говорит он. Тон, которым были сказаны эти слова, не оставляет сомнений: страхи страхами, дело делом.
— Страховка готова!
— Я пошел!
Гибкая капроновая веревка тридцатиметровой змеей поползла вверх. Со скрипом вонзаются в твердый лед стальные зубья «кошек», прикрепленных к горным ботинкам. Мимо меня с хрустальным звоном пролетают ледяные брызги. Это Камал ледорубом высекает во льду ступеньки. Вот он забивает крюк, навешивает через карабин [2] веревку.
1
Налаживать страховку — альпинисты, обеспечивая взаимную безопасность, обвязываются общей веревкой.
2
Карабин — стальное кольцо с замком.
— Пошел!
Его веселый голос вливает в меня бодрость.
Крепко ставлю ноги на лед. Молча прохожу вверх мимо Камала на всю длину веревки. Теперь моя очередь налаживать верхнюю страховку. Дело это привычное — каждое движение отработано почти до автоматизма. Слышен лишь звон ледоруба, стук молотка, скрип «кошек» да короткое «Пошел!». Однообразие сильно утомляет.
Наконец-то Камал выходит на скалы. Поднимаюсь и я.
И вдруг снова этот предательский шорох! Нервы не выдерживают. Резко поворачиваюсь на шум и сразу чувствую: под ногами пустота! Мысли молниеносно проносятся в голове, но одна настойчивей остальных: «На живот! Зарубиться!» [3] Всем телом ложусь на ледоруб, но крутизна слишком велика, и стальной клюв ледоруба все быстрей и быстрей скользит по льду, оставляя на его поверхности лишь слабую царапину.
3
Зарубиться — налечь всем телом на ледоруб, чтобы
Скорость нарастает.
«Неужели конец?!»
Рывок! Веревка резко натягивается — больно давит под мышками. Остановился, но не верится. Боюсь пошевельнуться. Сверху доносится спокойный голос Камала:
— Ну как, все в порядке?
Держась за веревку, встаю на ноги. Колени и руки дрожат.
— В порядке.
Против воли «В порядке» прозвучало нараспев.
— Ну, давай, пошел вверх!
Особенно тщательно ставлю ноги. «Проклятый натечный лед! До чего же он твердый!»
Сидим на скальной полочке. Молчим. Наконец не выдерживаю:
— Черт возьми, метров тридцать, наверно, пролетел!
— Да нет, чудак, — метров восемь! Вся веревка-то тридцать.
До башни на гребне, где была намечена ночевка, оставалось, по меньшей мере, часа четыре работы. Состояние у меня отвратительное — иду точно во сне. Хорошо еще, что участок скал несложный.
Но перед башней крутые заснеженные скалы. Приходится все время сметать снег, отыскивая зацепки для рук. Варежки промокли насквозь, и пальцы сильно мерзнут. Снова идем с попеременной страховкой.
Может быть, холод, может быть, близость желанного отдыха вернули мне обычную работоспособность, — но только дело у нас пошло веселее.
Вот и башня. Почти отвесные стены ее поднимаются над гребнем метров на пятнадцать. У подножия ее, будто бы специально для альпинистов сделанная, широкая горизонтальная площадка. Немного выравниваем площадку камнями — и место для ночлега готово. Камал возится со спиртовой кухней — разогревает консервы. Я осматриваюсь. Где-то глубоко внизу, у подножия ледника стоят палатки нашей альпинистской экспедиции. Там — друзья, готовые в любую минуту прийти на помощь. Им в бинокли виден весь наш подъем. Сколько волнений, должно быть, доставил мой срыв! А может быть, они и не заметили? Взгляд скользнул по ледовому склону, и вновь нахлынули мрачные мысли. Изо льда, как зубы дракона, торчали острые скалы; ниже мрачно темнели глубокие трещины.
— Ты не туда, смотришь! — Камал сел рядом. — Лучше посмотри вокруг!
Радость и вдохновение написаны на его лице. Я невольно заулыбался сам.
Словно громадные волны седого океана застыли вокруг, замерли грозные вершины. Белые барашки из снежных карнизных гребней готовы в любой момент обрушиться вниз и стать лавинами. Островом среди этого океана сверкает на севере золотая чаша Иссык-Куля. Драгоценным ожерельем опоясывают его разноцветные квадраты колхозных полей в широкой долине. Серебристыми ниточками тянутся горные речки. Иссык-Куль все время меняет окраску: то он серебрится, то золотится, то делается вдруг хмурым, свинцовым, то вновь веселые огоньки запляшут по его волнам, и он становится нежно-голубым или синим, а ближе к Кунгею — сиреневым. То он спокоен, и в зеркальной глади его вод отражаются жемчужины кунгейских вершин, то он мечется, и тогда поверхность его становится разноцветной, полосатой.
Нетронутый край: вершины, на которых побывал человек, можно пересчитать по пальцам!
— Вон на востоке видишь вершину? Это Хан-Тенгри. У нас ее называют Кан-Тоо — Кровавая гора. Когда стемнеет, ты поймешь, почему она так называется.
— Неужели это Хан-Тенгри? Ведь до него, я помню, километров полтораста!
— Это пустяки. Вспомни, на какой мы высоте?
— 4100.
— Так чего же ты удивляешься? Подожди, то ли будет, когда поднимемся еще выше!
Розоватые блики легли на снег. Ущелье уже погрузилось во тьму. В восемь часов — связь с лагерем. Трижды мигнул наш фонарь, и трижды из мрака ущелья нам ответил маленький огонек… Все в порядке! Теперь друзья сядут ужинать: потекут рассказы, польются песни, зазвенит смех. Но мысли товарищей будут все время возвращаться к нам.