За чьи грехи?
Шрифт:
— Ты, Дарьюшка, не больно-то перекипячивай воду…
— Знаю, меня не учить стать: не перекипячу, не впервой своих стрельчат купать в корытцах…
— Ха-ха-ха! вот сказала! — стрельчат купать…
— А то как же? Може и твой сокол полезет на стену, дак и ему кипятком очи заливать! А сподручнее тепленькой водицей…
— Да они там и не полезут… А тут мы их сами за белы ручки востягнем на стену…
— Так, так: они там, а мы тут…
XXXIV. Разин в Астрахани
Над Астраханью
Тихо над городом и над Волгою. И в городе тихо, как будто все поснуло, а между тем никто и не думал спать. Тихо так, что даже слышится в темноте какой-то шепот. Кое-где неслышно пробегают человеческие тени. Слышно даже, как у Волги, под учугами, соловей заливается…
— Не долго тебе, соловушко, петь, — говорит боярский сын, стоя на часах над Вознесенскими воротами. — До Петрова дня уж не далеко.
— И то правда, — тихо отвечает другой часовой, сидя там же «в запасе», — уж и кукушка, сказывают, галушкой подавилась, не кукует боле; и как овес выкинет колос, дак и соловей потеряет голос.
При всеобщей тишине в воздухе, однако, проносятся иногда какие-то неопределенные звуки; но слух не может их уловить: не то жужжанье насекомых, не то шепот прибрежных камышей с осокою.
По небу звездочка прокатилась и сгасла…
— Што это — видишь?
— А што такое?.. а?.. где?
— Гляди, точно лес двигается и шевелится.
— Вижу, вижу… Это они!.. звони в колокол! бей сполох.
И вдруг в вечерней тишине раздался звон башенного колокола. За ним другой, третий — все башни заговорили.
В городе началась тревога. Послышались голоса со стен.
— Воры идут! к Вознесенским воротам!
Теперь ясно было видно, как к городу надвигались массы. В темноте можно было различить, что нападающие тащили к стенам лестницы.
Услыхав тревогу, князь Прозоровский быстро вышел на двор, где уже ожидал его оседланный карабахский скакун, подаренный ему Сэхамбетом. Тут же на дворе суетливо готовились к бою дворяне, дети боярские, подьячие и стрелецкие головы.
Вложив ногу в стремя, князь приказал трубить.
— Трубачи! — крикнул он. — Трубить к Вознесенским воротам!
Он выехал со двора, за ним остальные служилые люди. Впереди бежали холопы с зажженными смоляными факелами и освещали путь.
Сойдя у Вознесенских ворот с коня, воевода поспешил на стену. От факелов мрак кругом еще более сгустился, так что нельзя было отличить осаждающих. Что-то металось внизу, под стенами, слышны были голоса: «Давай лестницы!.. приставляй к стенам!.. дружно, атаманы-молодцы!»
— Лей кипяток на головы им, окаянным! — распоряжался воевода.
Послышался плеск воды со стен.
— Лей дружнее!.. не жалей кипятку! А внизу вдруг раздается хохот…
— Вода-то у вас, братцы, тепленька! не замерзла бы! — слышится снизу.
— И впрямь вода не горяча!.. Што за притча!.. Остыла что ли… — слышны голоса на стене.
Между тем на стене ближе к Троице творилось что-то необычайное. Там приставлен был сплошной ряд лестниц, и по ним быстро,
Слышен был шепот и сдержанный смех.
— Давай руку! так, так, влезай!
— Соколики! сюда! сюда! — слышались бабьи голоса. — Мы вас давно ждем.
Слышны поцелуи, радостный говор.
— А где батюшка Степан Тимофеевич?
— Уж он в городе… Город наш!
Астрахань взята была без выстрела. Оказалось, что все втайне было подготовлено для приема Разина и его войска. Согласники его составляли большую часть населения города: и посадские, и стрельцы, и холопы — все ждали его, как своего спасителя, милостивца, защиту от бояр, от приказных, от детей боярских и всякого начальства. Тот трехтысячный отряд, который был отправлен против казаков с князем Львовым, сдался Разину без боя и потерял только своих голов и сотников, которых Разин приказал перебить и побросать в Волгу.
Князя Львова Разин велел оставить в живых и приказал ему ходить за маленькой калмычкой, за Марушкой, с которой казаки не хотели расстаться.
Когда казаки подошли к Астрахани на приступ, то уж они заранее знали, с которой стороны брать ее: они показывали вид, что начнут штурмовать город с Вознесенских ворот, куда и направились все защитники злополучного города, а между тем приставили лестницы к стене там, где их всего менее могли ожидать. Но там ждали их свои — посадские люди, стрельцы и их жены, а также холопы и базарная, и кабацкая голытьба: они-то и подавали руки осаждающим, когда их лестницы немного не доставали до верху стены. Стрельчихи же вместо кипятку налили в чаны, кадки и перерезы теплой воды, в какой они своих детей купают.
В ночной темноте грянули вдруг выстрелы: это был знак, что город в руках у казаков.
Воевода, сбежав со стены, вскочил на своего Карабаха и помчался туда, где он слышал крики торжества. За ним ринулись дети боярские, дворяне и оставшиеся верными стрелецкие головы. Но их ждала там гибель: чернь и казаки бросились на них и всех перебили.
Костка гудошник, заметив воеводу, бросился на него с копьем.
— А! так я ж тебя ссажу с коня!
Копье вонзилось в живот воеводы, и князь Прозоровский свалился с своего великолепного Карабаха. Испуганный конь умчался, а стонущего воеводу какой-то сердобольный старик на своих плечах стащил в соборную церковь и там положил на ковер.
Городские ворота между тем отворили, и вся масса разинцев двинулась в город и затопила площади и улицы.
Начались неистовства, о которых мы говорить не намерены…
Скажем только, что князь Прозоровский самим Разиным был столкнут с раската, и его защитник, Фрол Дура, изрублен казаками в куски…
Разин пробыл в Астрахани три недели, завел в городе казацкие порядки и уничтожил посты — всем велел есть скоромное.
Сдав город Ваське-Усу, как своему наместнику, Разин накануне выступления в поход приказал привести к себе сыновей князя Прозоровского.