За что?
Шрифт:
Ох, что это была за жизнь! Что это было за счастье! В сказках только встречается такое. Но так как жизнь не сказка, то в жизни нет полного счастья…
Стоял январь. Гудела вьюга. Метель плясала и кружилась над серым городом. Люди спешили в церковь. Было воскресение. И в этот день у счастливой пары родилась дочь, малюсенькая, малюсенькая девочка с живыми серыми глазами.
У колыбели девочки сошлись четыре добрые волшебницы, — или нет! не волшебницы, а, вернее четыре добрые, простые девушки, родные тетки новорожденной, сестры матери, лежавшей в соседней
— Какое странное лицо у девочки! — сказала старшая из теток, Юлия, поклонница всего таинственного — помяните мое слово, она не долго проживет, эта девочка.
— Что ты! что ты! — замахала на нее руками вторая из сестер, Ольга, стройная, высокая с добрым, ласковым лицом. — Дитя должно жить, будет жить нам на радость… И если что—либо случиться с сестрой Ниной, — мы вырастим малютку и все четверо заменим ей мать.
— Да, да! Она будет наша! — произнесла третья сестра, Лиза, полная, голубоглазая, тридцатилетняя девушка, с мягким ласковым взором, скрытым очками. — Клянусь, я заменю ей мать.
— Сегодня воскресенье, — произнесла самая младшая из сестер — Капитолина, или Линушка, как ее звали в семье, и ее жизнерадостные карие глаза, оживляющие некрасивое, но чрезвычайно симпатичное лицо, остановились на девочке, — ребенок родился в воскресенье! А воскресные дети бывают обыкновенно счастливы.
— Девочка будет счастлива! Она должна быть счастлива! — хором подхватили сестры.
И вдруг им почудилось, что кто-то легкий и призрачный, приблизился к ним и встал между ними и колыбелью. Какая-то серая фигура под капюшоном, с видом монахини, что-то легкое, воздушное, как сон…Серая женщина неслышно скользнула к колыбели и, склонившись над ребенком, как будто поцеловала его.
— Это судьба! — шепнула Юлия, первая, заметив призрак. — Судьба поцеловала дитя!
— Судьба поцеловала ребенка! — вторила ей Лиза и опустила голову.
Когда она подняла ее, призрак уже исчез. Четыре сестры были теперь одни в комнате. Серая фигура словно растаяла в сумерках. И тогда они все четверо окружили колыбель. Дитя лежало с открытыми глазами и — странно! — почудилось ли сестрам или нет, но легкая улыбка играла на крошечных губах шестичасовой девочки.
— Необыкновенный ребенок! — прошептали все четыре тетки разом.
Вдруг порывистый стон метели пронизал их слух.
— Как воет ветер! — прошептала Лина, — вы слышите, как стонет вьюга за окно?
Но то не вьюга стонала. Она ошиблась, Лина. На пороге стоял бледный, как призрак, человек с дикими блуждающими глазами. И из груди его рвались судорожные вопли:
— Скорее… к ней… к моей Нине… Она умирает!..
В ту же ночь прекрасная, кроткая душа Нины Воронской улетела на небо… Малютка Лидия осталась сиротою…
Вот о чем шептали старые сосны, и их звонкий шепот несся далеко, далеко…
ГЛАВА II
Моя особа. — Прекрасный принц и его осел. — Ливень
— Лида! Лидок! Лидюша! Лиденчик! Лидок-сахарок! Где ты? Откликнись, девочка!
Откликнуться
— Лида! Лидушка! Лидок-сахарок! — надрывается резкий голос.
О, я знаю, чей это голос: это моя няня Груша.
— Пусть, пусть покричит! — соображаю я (потому что хоть мне только четыре года, я все-таки умею соображать).
Я не люблю няни. У не злое-презлое цыганское лицо. Она строгая, сердитая и никогда не играет со мной и не рассказывает мне сказок, как тетя Лиза. Она только любит нарядить меня, как куколку, и вывести на прогулку в большой парк, в большой Царскосельский парк (мы живем в Царском Селе, недалеко от этого парка), где есть такое чудное прозрачное озеро с белыми лебедями. Тут няня садиться на скамейке и вмиг ее окружают другие няньки.
— А ведь наша Лидюша здесь наряднее всех, — говорит няня, с презрением оглядывая прочих детей в простеньких костюмах.
Няньки зеленеют от злости, а моя няня продолжает рассыпаться по моему адресу:
— И красавица она у нас на диво!
Ну, уж с этим никто из них не может согласиться… Что меня нарядили, как куколку, это верно, но что у меня вздернутый нос и толстые губы, этого никто уже не станет отрицать.
— Ну, уж и красавица! Мальчишка какой-то!
Няня обижается и тут начинается спор, во время которого я непременно падаю и разбиваю себе нос до крови. Тут на «красавицу» летит целая буря нареканий, выговоров, упреков.
Нянька из себя выходит, а я начинаю реветь от незаслуженной обиды. Несмотря на то, что я совсем еще крошка, я отлично понимаю, что не любовь ко мне руководит похвалами няни. Просто ей приятно иметь такую нарядную девочку на руках — и только. Конечно, я не могу любить такую няню и рада — радешенька, убежать от нее.
— Лида! Лидок! Лидюша! Лиденчик! Лидок-сахарок! — раздается опять голос.
Откликнуться разве?
Нет, не откликнусь я ей ни за что на свете! Ведь не скоро еще удастся убежать в этот чудный уголок…
И я с наслаждением растягиваюсь в мягкой мураве.
Нянькин голос то приближается, то удаляется. Очевидно она бегает по роще, прилегающей к нашему саду, где мне строго-настрого запрещено ходить.
Так что ж, что запрещено? А я иду туда все-таки! Я уверена, что никто не рассердится на меня и не накажет. Меня запрещено наказывать. А что будет злиться няня, то мне решительно все равно. Ведь я божок семьи. Тетя Лиза так и говорит всегда: «Лидюшка — наш божок»
Отлично быть божком семьи, не правда ли? А как приятно сознавать, что все и всё кругом созданы для тебя только, исключительно для тебя одной!..