За мгновение до мечты
Шрифт:
Бьёрн на обед не явился, но я не волновалась. Наверняка у него возникли какие-то личные дела, может быть, связанные с кораблем, или пришла весточка от друзей… В три часа я, наконец, смогла свободно вздохнуть, перекусила и отправилась в душ. Тёма всё ещё спал на диване. Все коты много спят, особенно когда им восемнадцать лет. Но что-то заставило меня подойти ближе, и, тронув впалое брюхо любимца, я поняла, что он не дышит.
Мирный, спокойный сон. Вот только вечный, и ничто уже не могло моего зверя разбудить. Я осела на пол, склонилась, вслушиваясь
Я гладила его, бормотала самые ласковые, самые значимые слова, но делала это для себя, надеясь найти утешение. Тёму было не вернуть. Он всегда дарил дому самое главное – пушистый уют, оставался до последнего мгновения моим верным другом, не был похож на других котов, о которых говорят – гуляют сами по себе. Удивительный, верный зверь, по молодости сражавшийся за кошек, тонувший, ломавший лапы, терявшийся, но всегда находивший дорогу домой. И вот он ушел навсегда, оставив только миски, фотографии и саму память.
Я долго сидела, ожидая, что он очнется. Я ждала, что он откроет глаза, мяукнет и, медленно и тяжело потягиваясь, пойдет на кухню, где непременно получит сметаны…
Я похоронила его под старой яблоней, о которую он любил точить когти. И не было в моей жизни тяжелее мгновения, чем нести невесомое, худое и облезлое тело, завернутое в мягкую ткань и уложенное в коробку из-под обуви. Даже когда умерла бабушка, я не чувствовала такой печали и не плакала так больно и так долго. Беззвучные слезы заливали сухую, раскаленную землю, и хотелось вернуть часы. Отсчитать время, снова коснуться. Снова ощутить жизнь…
Я сидела с лопаткой до темноты, потом, вспомнив про ужин, пошла в дом, но толком ничего приготовить не смогла. И Бьёрн, когда был так мне нужен, всё не появлялся...
Не хотелось есть, и спать я не могла. Позабыв про душ, вернулась на могилу и принялась сажать цветы и кошачью мяту. Он не мучился, не страдал. Был со мной в свои последние часы, и я могла насладиться прощанием. Если бы только знать, что сегодня тот самый, последний день, что этот час – последний, что нужно дорожить секундами... Но о таком никто не предупредит, не расскажет. И это нужно пережить, перетерпеть, смириться. Выплакать, не подавляя боль, просто впустить её и поддаться отчаянию, ибо порой оно также важно, как радость.
Я обняла яблоню, закрыла глаза и уснула, а проснулась от света луны, что вышла на небо. В саду было тихо и таинственно, и безветренная ночь казалась заколдованной. Травы не шуршали, ветви оставались неподвижны. Всё ещё было тепло, но уже не душно. Я поднялась, намереваясь вернуться в пустой дом, и замерла: по дальней тропинке кто-то шел. Мысли о Бьёрне не было, он уехал в своей черной куртке и черной майке. Он и вообще носил всё темное. Человек, который разгуливал посреди ночи по усадьбе, был в белом, на фоне деревьев это было тем более заметно. Он ступал мягко, бесшумно, легким скользящим шагом. В руках были, кажется, цветы или охапка трав, я спросонья не разглядела.
Сердце бухнуло так, что стало больно в груди – это шла бабушка… И уж насколько я была с ней близка, как сильно любила, но такого потрясения просто не выдержала. Завопила, пробежала два шага и рухнула в обморок прямо на гору шлангов. А очнулась от того, что снова услышала шаги. Если бы это был очередной призрак – зверя ли, человека – боюсь, меня бы пришлось лечить у психиатра. Однако на сей раз это был Бьёрн, и я, всхлипывая, поплелась ему навстречу.
– Таиса! – успел воскликнуть он, и я повисла у него на шее, рыдая от пережитого. – Что случилось? Ты почему не спишь? Тебя кто-то ударил?!
Наверное, на голове набухла шишка, хотя едва ли её было видно в темноте…
– Тёма… умер! – выдавила я, и слезы хлынули с новой силой. Наверное, никогда в жизни я столько не плакала, и Бьёрн, понимая, что успокоить всё равно не сможет, потащил меня к дому.
– Как? – только и спросил он.
– От старости, – выговорила я. – Я его… похоронила… закопала… зарыла… В коробке. Он в ней спать любил. – И разрыдалась, не в силах справиться с новым потоком страдания. – А потом… После… Приведение…
И обессилено привалилась к широкому мужскому плечу.
– Кошачий призрак? – удивился Бьёрн. – Пришел к тебе? Ладно, завтра расскажешь. Тебе нужно поспать, а то едва ноги переставляешь. Идем, я уложу.
Я не сопротивлялась. Пусть уложит. Пусть ляжет рядом. Пусть всё закончится в мире снов.
Он разул и раздел меня, поднял на руки и сунул под одеяло, постаравшись, чтобы было удобно лежать, но я была безразлична к буграм и помятостям. Бьёрн, стянув майку, пристроился рядом и подвинул меня ближе, обнимая сзади и осторожно поглаживая по волосам.
– Не бойся плакать, – прошептал он. – Я останусь рядом и подожду, пока твоя боль ослабнет.
Я не знала, что ответить. Не смогла даже пожелать ему доброй ночи, предложить поужинать, хотя время было далеко за полночь… Просто уснула, чтобы избавиться от ужасов дня, и не видела снов, чему была несказанно рада.
И снова утреннее солнце пекло изо всех сил, но проснулась я, против обыкновения, одна. К тому же, мне не хотелось вставать. Представила, что старый друг не встретит на кухне мурчанием, не полезет на колени, не попросит свежего молока – и снова накатила печаль. Сон ослабил её, но не истребил, и я знала, что она останется со мной навсегда.
Однако Бьёрн решил иначе. Он не только вынул меня из постели, но и силой потащил на пляж у подножия холмов, где долго держал на руках, стоя в прохладной, лазурной от жара лагуне. Мы с утра едва перекинулись парой слов, и я была благодарна ему за молчание.
Постепенно прохлада, покой и легкий ветерок настроили меня на мирный лад. Я вздохнула и попросила поставить меня на песок, хотя, признаться, предпочла бы новые объятья. Мужчина не послушался и вынес на берег на руках, чтобы там усадить на покрывало и мягко обнять за плечо.