За нашу и вашу свободу. Повесть о Ярославе Домбровском
Шрифт:
Я хотел повторить в тот же день последний путь Ярослава Домбровского не только в пространстве, но и во времени. Поэтому я отправился на Гревскую площадь в ратушу (H^otel-de-ville), где тогда лежало его тело в голубой комнате. К сожалению, я не мог увидеть голубой комнаты, потому что ее больше нет. Ратуша сгорела во время боев коммунаров с версальцами. Но все же это ее облик, ибо Отель-де-Вилль отстроен на ее месте и в ее стиле. Отсюда по улицам Риволи и Сент-Антуан я дошел до площади Бастилии, где парижский народ под гул последнего сражения прощался со своим любимым генералом. И, наконец, пройдя улицу Ла-Рокет, я очутился на кладбище Пер-Лашез.
Во всех кладбищах есть что-то примиряющее со смертью — тишина, благоухание цветов,
Вот он, этот знаменитый барельеф, так хорошо известный по многочисленным воспроизведениям. Вот они, едва выступающие из стены лица коммунаров, товарищей Домбровского по революционному оружию. Здесь двадцать восьмого мая тысяча восемьсот семьдесят первого года, на заре прекрасного весеннего дня, разыгралась последняя драма Коммуны: палачи Версаля расстреляли сто сорок семь последних ее защитников.
От Стены коммунаров так близко к могилам жертв немецкого фашизма. Еще одно свидетельство преступлений старого мира — могилы героев Сопротивления, расстрелянных гитлеровцами, могилы патриотов, замученных в немецких лагерях. Над одной из могил подымаются две каменные связанные руки — это памятник погибшим в фашистском женском лагере в Равенсбрюке. На памятнике выбиты слова: кровь жертв, героически павших за Родину, дает самый богатый урожай. Мысль моя снова возвращается к Ярославу Домбровскому, я вспоминаю, что на родине его число коммунистов, объединенных в польской рабочей партии, достигло сейчас двух миллионов человек.
В этом поистине революционном углу кладбища Пер-Лашез находятся и могилы Мориса Тореза, Марселя Кашена, Поля Вайяна-Кутюрье, Пьера Семара, Анри Барбюса. Но где же могила Ярослава Домбровского?
Ее здесь нет. Через восемь лет после захоронения Домбровского на Пер-Лашез его тело вырыли, отвезли на далекое кладбище в предместье Парижа — Иври и там похоронили в безыменной могиле бедняков. Никто не знает, где покоится прах героического полководца Парижской коммуны.
Может быть, я что-нибудь узнаю в Сен-Дени? Там ведь есть Музей истории Коммуны, один из немногих в мире. Кроме того, Сен-Дени интересует меня как современное воплощение идей, за которые отдавали свою жизнь коммунары. Это одно из выразительнейших, как мне передавали, мест пролетарского «красного пояса», охватывающего Париж.
Итак, я поехал на север Парижа по улице Фобур Сен-Дени, пересек площадь де ля Шапелль, выехал на улицу Марк Дормуа. Слева все время нависала грузная громада собора Сакре-Кёр. Въехал на улицу де ля Шапелль, оставляя по правую руку от себя две церкви — Жанны д'Арк и св. Дениса, пересек бульвар Нея. По дороге меня все время мучила мысль: мог ли видеть все эти улицы, церкви, перекрестки Домбровский? Несомненно, он делал командирские рекогносцировки в сторону неприятеля. Правда, здесь стояли немецкие части, которые объявили «нейтралитет». Но Домбровский не очень верил в этот «нейтралитет» и был прав. (Об одном случае нарушения немцами нейтралитета также рассказано в моей повести.)
Сен-Дени очень близко от Парижа. Если считать от северных кварталов, не более чем в четырех километрах. Но так как все расстояния в Париже исчисляются от собора Нотр-Дам, то считается, что Сен-Дени отстоит от столицы на девять километров. Переезд из Парижа в Сен-Дени происходит незаметно, потому что городок этот, как, впрочем, все парижские предместья, уже давно слился со столицей.
Сен-Дени встречает названиями улиц, звучащими по-родному: проспект Ленина, улица Вайяна-Кутюрье. В городке этом много достопримечательностей, древних и современных, архитектурных и исторических. Но главной достопримечательностью Сен-Дени я считаю ее мэра, Огюста Жилло. Он в прошлом рабочий-металлист, боец Сопротивления, самая популярная личность в городе. В свои шестьдесят с лишним лет мэр очень энергичен, сердечен и прост в обращении, речь его блещет юмором.
Сен-Дени полон контрастов: древняя усыпальница, где похоронены почти все короли Франции, и — Музей истории Парижской коммуны, «священные» места роялистов и — коммунистический мэр, великолепные новые дома, заселенные трудящимися, и — трущобы трехсотлетней давности.
Конечно, базилика Сен-Дени — это шедевр готического зодчества. Подумать только, там стоят королевские гробницы начиная с династии Меровингов, то есть с VII века! Но, признаюсь, я пренебрег встречей со скелетами Хлодвига, Карла Великого, многочисленных Людовиков и предпочел им живых дионисийцев (так называют жителей Сен-Дени). Из всех могил мира меня интересовала в данный момент одна: могила Ярослава Домбровского. Втайне я надеялся, что набреду на какие-нибудь указания в Музее истории Коммуны. Но мои ожидания не оправдались.
Коммунистический муниципалитет возвел в Сен-Дени целые районы многоэтажных домов. Районы эти носят славные имена коммунистов: поэта Элюара, ученого Ланжевона, политических деятелей Семара, Казановы, писателя Барбюса, физиков Ирены и Фредерика Жолио-Кюри.
Я посетил эти дома, заселенные по преимуществу рабочими. Я был также в детских садах и яслях, организованных муниципалитетом. Они прелестны, надо сказать, все в зелени, с маленькими проточными бассейнами, с запахом трав — крошечные оазисы среди густонаселенного промышленного района, каким является Сен-Дени. Городок этот обладает вновь выстроенным великолепным Дворцом спорта, которому может позавидовать Париж, обширной библиотекой, театром, носящим имя Жерара Филиппа. Дионисийцы гордятся своими знатными земляками коммунистами, среди которых композитор Дегейтер, автор «Интернационала» и знаменитый поэт Поль Элюар, который утверждал: «Мы шагаем поступью гигантов, а дорога не столь уж длинна». Читая эти слова, выбитые на памятнике Элюару, я подумал, что в начале этой дороги гигантов явственно видна героическая фигура Ярослава Домбровского. И я вспомнил слова Ленина:
«…Память Домбровского и Врублевского неразрывно связана с величайшим движением пролетариата в XIX веке, с последним — и, будем надеяться, последним неудачным — восстанием парижских рабочих».
На примере этого парижского пригорода можно видеть, как хорошеет жизнь трудящихся, когда власть переходит в руки парижских рабочих даже в таких ограниченных пределах, как руководство муниципалитетом.
Музей истории Парижской коммуны, хоть и одно из самых больших французских собраний на эту тему, — это всего лишь один зал, наполненный главным образом иллюстративным материалом, широко известным по неоднократным воспроизведениям. Впрочем, там есть одна редкая фотография Домбровского, по-моему, наиболее точно передающая его облик. Я долго смотрел на его лицо, воодушевленное высокой мыслью, и вспоминал слова его жены, Пелагии Згличинской:
«Взгляд Домбровского был полон воли, могущества… Он захватывал, убеждал и вел, куда хотел…»
Все же нельзя не посетовать на скудость изображений военного вождя Коммуны. Он чаще стоял под дулами винтовок, чем перед объективом фотоаппарата. Он не искал славы, он был скромен в самом высоком и благородном смысле этого слова. Враги не понимали его. Тьер мерил Домбровского по себе. Честолюбивое ничтожество, он был уверен, что Домбровский не устоит перед соблазнами славы и денег. Он подсылал к нему шпионов и провокаторов. (О некоторых я пишу в этой повести.) Нередко это происходило при участии царских властей, которые жаждали заполучить в свои лапы «государственного преступника» Домбровского. Российские чиновники и в Париже держали его под неусыпным наблюдением.