За несколько стаканов крови
Шрифт:
И конечно, была еще Королева — душа общины, лидер, всегда прекрасная и желанная, мудрая и понимающая. Она — воплощение Закона. Упасть в ее глазах, потерять право на ее улыбку — вот что страшило.
Несколько глотков крови пьяного мещанина не стоили того.
— Прочь, — прошептал Персефоний и хотел уже встать, но тут к нему подсел человек.
На вид лет сорока, плечистый и мощный, с гладко выбритой головой и вислыми усами, в косоворотке и охотничьей куртке, он словно сошел с картинок, иллюстрирующих священную борьбу за суверенитет. Единственное отличие состояло в отсутствии патриотического
— Трудные времена настали, сынок? — спросил он.
Персефоний недоуменно смотрел на него, не зная, что ответить.
— Ну ладно, я здесь не для того, чтобы болтать попусту, — без перехода объявил его визави. — Мне одно нужно знать: ты голоден?
— Предположим, что так, — осторожно сказал Персефоний.
— Тогда предположим, что я хочу стать твоим коммерческим донором.
Персефоний вздрогнул. Он не знал, что ожидал услышать, но только не это.
Коммерческое донорство существует издавна, но юридически оформилось не более двухсот лет назад и далеко не во всех странах. Заключается оно в том, что разумное существо по собственной воле соглашается стать источником пищи в обмен на различные услуги.
То есть изначально-то предполагалась обычная купля-продажа, но смертные заламывали такие цены, что даже сами не спорили, когда упыри называли их кровопийцами. Так что на практике остались только услуги.
Цивилизованное общество изобрело много способов кормления упырей, но коммерческое донорство до сих пор считается (среди упырей, конечно) самым престижным.
Однако Персефоний не спешил радоваться. Смертные не платят кровью за то, что способны делать сами, и нанимают, как правило, только старых упырей, накопивших за века существования много сил и опыта. А кому может понадобиться упырь, у которого весь профессиональный опыт — полгода лаборантом в поликлинике на анализах крови? Что он может, кроме предварительной диагностики? Ни гипнозом лечить, ни чарам сопротивляться, ни…
— Ну что же ты молчишь, сынок? Чем предложение нехорошо?
— Во-первых, прошу вас, милостивый государь, не называть меня так, — ответил упырь. — Во-вторых, я не могу судить, хорошо предложение или плохо, поскольку еще не слышал его. Ни в чем противозаконном я участвовать не буду.
— Противозаконном? — удивленно переспросил его собеседник. — А что нынче можно назвать противозаконным — в стране, где закона не осталось?
— Закон есть всегда, — веско сказал Персефоний.
Про себя он подумал, что, кажется, верна промелькнувшая в его голове догадка: человеку нужен сообщник для какого-то преступного дела, причем сообщник, которым можно (а скорее, даже необходимо) пожертвовать.
Человек усмехнулся.
— Просишь не называть тебя сынком, а сам говоришь, будто младенец. Закон — это хозяин, который зависит от своих слуг. Если короля делает свита, то закон делают его исполнители. А я что-то ни разу не видел их за работой с того самого дня, как графство Кохлунд превратилось в независимое государство.
— Боюсь, наш разговор ни к чему не приведет, — сказал Персефоний, стараясь взглядом выразить то, что не позволил себе выразить тоном. — Даже если бы вы перестали мне «тыкать» и тем самым возбудили желание выслушать вас, мы едва ли придем к соглашению, ибо наши взгляды в корне разнятся. Я считаю, что закон самоценен. Я гражданин, и закон существует для меня — а стало быть, я сам и есть его первый исполнитель…
Человек нетерпеливо махнул рукой.
— Довольно, приятель, довольно! Философствования юнца — это то, что меньше всего способно мне помочь. Там, снаружи, караулят два типа. Они ждут меня, чтобы перерезать глотку. Войти за мной в кабак они не посмели: народу многовато, да и вышибала тутошний — тертый калач. Однако я не могу вечно сидеть здесь. Мне нужна помощь, чтобы выжить.
— То есть вы хотите, чтобы я убил этих двоих?
— На твое усмотрение, сынок. Мне важно остаться в живых, а каким путем — не имеет значения.
— Что вы им сделали? — помедлив, спросил Персефоний.
Человек насмешливо приподнял бровь.
— А тебе не все равно? Или, по-твоему, веская причина оправдывает самосуд? Любопытное толкование закона из уст молодого идеалиста.
— Нет, я не это имел в виду, — смутился Персефоний.
— Понимаю. Только мне без разницы, сынок, что ты обо мне думаешь. Но я предлагаю тебе сотрудничество — причем, по счастью, строго в рамках закона. Говори скорее: согласен или нет.
Персефоний помотал головой.
— Бросьте шутить, сударь, все это пустой разговор. Вам помощь нужна прямо сейчас, а договор мы не составим и не заверим раньше, чем выберемся отсюда. В суде это может быть истолковано каким угодно образом, вплоть до сговора с целью покушения на убийство ни в чем не повинных граждан.
Персефоний умолчал о том, что, скорее всего, отвязавшись от преследователей, его визави вообще забудет о всяких обещаниях. В независимом государстве обман и надувательство встречались на каждом шагу.
— Черт возьми, приятель, а просто так, без бумажки, ты не способен помочь человеку в беде?
— Почему же, способен, — пожал плечами Персефоний. — А здесь точно есть такой человек?
Его собеседник тяжко вздохнул.
— Да, и это я. Только вот не знаю, чем тебе доказать свои слова. Разве что выйти наружу и позволить прирезать себя — может, тогда ты поверишь?
Многие упыри прекрасно умеют отличать правду от лжи. Персефоний еще не умел. Во всяком случае, не умел делать это всегда без ошибок. Однако ему, вопреки первому впечатлению, начинало казаться, что человек, пожалуй, не обманывает… то есть — обманывает, конечно, но не в том, что отчаянно нуждается в помощи ради спасения жизни.
Пока Персефоний размышлял, его собеседник, устав от сомнений упыря, вдруг взял его рюмку, опростал ее на пол, поставил перед собой, а потом, вынув из-за пояса нож, полоснул себя по ладони. Тяжелые капли часто-часто застучали по дну рюмки. Вожделенный запах чуть не свел Персефония с ума.
— Клянусь своей пролитой кровью, что заключу с тобой договор при первой же возможности, — быстро заявил человек, морщась. Крови уже набежало с треть рюмки, но он не останавливался, пока не наполнил ее наполовину. Потом, игнорируя недоуменные взгляды посетителей, замотал рану платком и, пододвинув рюмку упырю, сказал: — Угощайся. Можешь считать это авансом.