За порогом весны
Шрифт:
Две недели я жил в комнатке — постоянном прибежище рыбаков. И потому каждое утро, надевая носки, свитер или унты, должен был опасаться крючков. Крючки попадались в матраце, в маленьком коврике, в щелях пола, в сапожной щетке. Однажды, устроив облаву на колючую снасть, я отыскал восемь великолепных крючков. Но утром, прыгая на зарядке, вскрикнул и вынул из пятки очередную занозу.
— Это же шведский! — закричал мой приятель, тоже рыбак.
Наши дороги с приятелем утром расходятся. Он с пешнею в руках спускается к озеру, а я спешу на лыжню. Для лыжни лучшего места, чем лесные холмы Валдая, не выдумать.
Лес насквозь белый. Мутная хмарь мешает иногда вовремя разглядеть спуск, и ты вдруг мчишься вниз так, что лицо немеет от встречного ветра. Потом, петляя, долго лезешь на гребень. А забравшись, не можешь глаз оторвать — сквозь стволы сосен внизу виднеется деревенька.
Горстка домов. Дымы из труб. По равнине к деревне ползет воз с сеном. У крайней избы бегают две собаки, сороки ныряют в воздухе над домами и огородами. Находишь по карте название деревушки. Шуя… Идешь по гребню, и между соснами справа долго маячит сонная Шуя.
Сигнальный колокол.
Другую деревню видишь в солнечный день, когда на избах, на приземистых баньках, на березах вдоль улицы, на уютных стожках у околицы иней сверкает и, кажется, сам начинает светиться.
— Что за деревня?
— Терехово! — кричит мальчишка и мчится на лыжах к озеру мимо стогов и банек.
Посредине деревни, на высоком столбе с крышей, как над колодцем, висит небольшой колокол. Это на случай пожара. В других местах для извлечения тревожных звуков обычно служит обломок рельса или остов автомобильного колеса. А тут — колокол. Это наследство Валдая. В былые времена валдайцы лили многопудовые колокола для церквей Петербурга и делали звучные поддужные колокольцы (ныне во многих местах они созывают школьников на урок). А тут сохранился колокол для набата.
Сосновый столб, сам колокол и веревка, идущая книзу, застыли, побелели, как все вокруг. И так хрупок, так нежен белый узор в деревне, что, кажется, дерни веревку, и от сильного звука вздрогнут березы, резные наличники на домах, вздрогнут стожки и посыплется книзу морозная белая пыль…
Километров двадцать бежит лыжня по валдайским холмам. Временами идешь по озерному льду. Ты мухе подобен на обширном пространстве, но даже малого веса хватает, чтобы лед вдруг осел, и ты слышишь утробный звук, идущий как будто из самого центра земли.
Если в солнечный день лечь на лед и заглянуть в прорубь, сквозь чистую воду видно песчаное ровное дно и стайки маленьких окуньков…
На одном из островов озера — остатки монастыря, сооруженного во времена Никона. Читая охранные доски на
Городок маячит, искрится на берегу. Лыжня в него не проложена, но, встретив однажды в глухом месте леса обрывок провода военной полевой связи, я завернул в валдайский музей узнать, что тут было во время войны.
Среди оружия, пробитых пулями касок, партизанской одежды и фотографий войны я долго стоял у карты с надписью по-немецки: «Европейская Россия». Это была удивительно точная и подробная карта, со всеми, даже мелкими, речками, озерами, городами, селами и дорогами. Я разыскал на ней места, где родился.
Нашел город Валдай, Валдайское озеро, нашел даже малые деревеньки, которые объехал теперь на лыжах. Отпечатали карту в Германии. С картой ходил в поход на Россию в 1918 году некий пруссак К. Фишер. Он вернулся домой, ничего не сумев отнять у России, и, возможно, берег карту как память. Но карта снова оказалась в полевой сумке солдата. На этот раз в поход отправился сын Карла Фишера, Юзеф Фишер. И отец сына благословил. На карте надпись: «Сыну Юзефу Фишеру в последний поход на Россию. Инстербург, 1941 год».
Аккуратный сын весь путь из Пруссии на Восток метил красным карандашом: Инстербург — Каунас — Шяуляй — Рига — Асков — Дно — Старая Русса… На маленькой станции Лычково красный след на карте кончается, тут, на Валдае, в единоборстве с советским солдатом Федором Марченко Юзеф Фишер нашел свой конец. Это было в феврале 1943 года. Мы не знаем, каким был тот день на Валдае. Возможно, вот так же остывал на морозе влажный западный ветер и оседал инеем на деревьях, на сожженных и уцелевших домах, на лицах убитых… Никто бы не знал, что жили на свете отец и сын Фишеры, если б не эта карта, по которой они шли отнимать у России Валдай, Москву, большие и малые речки, озера — землю, по которой проходят сегодня наши большие дороги, тропинки, следы от лыж…
Хорош на Валдае иней! Мы с другом выходили полюбоваться белым убранством на сон грядущий. Проходя по единственной улице деревушки с названием Долгие Бороды, мы видели все цвета инея возле окон. От света через красные занавески иней был красным, там, где был включен телевизор, иней под окнами был голубой. А в конце деревеньки, где висит на столбе обычная лампочка, все кругом похоже было на негатив фотографии — деревья стояли белыми, а небо темнело, как черный бархат.
И так каждый вечер.
Фото автора. 23 января 1972 г.
Кто сколько живет
(Окно в природу)
С детства помню необычную щуку, попавшую в невод. Размер ее был не так уж велик — около метра, но видно было, что рыба очень стара.
Щука лежала на мокром песке, не шевелясь, как полено. Тело ее у жабер и плавников было в тонких зеленых ворсинках.
— Ого, обросла шерстью… — разглядывали на берегу удивительную добычу.