За правое дело (Книга 1)
Шрифт:
— Вот видишь. И будто женился он на ней и имел неприятности, ему товарищи советовали: «Брось ты её, мало, что ли, в России девок да баб», а он ни в какую: «Я её полюбил и всё тут». А потом уж они хорошо жили, спокойно, и дети у них стали
— Что ты скажешь, — говорил майор, — что ты скажешь.
— Да, теперь жизнь рассыпалась, — продолжала хозяйка, — народу-то, народу пропало: На старшего сына я похоронную получила, а младший вот уж год не пишет, — считают без вести пропал.
— Да, кровь наша льётся, — сказал: майор. Он отсел от стола
— Ох, и ловок ты шить, сынок, — сказала старуха, переходя с майором на «ты».
Без гимнастёрки этот человек в опрятной рубахе, с лысеющей головой, с сероголубыми глазами, с немного скуластым загорелым лицом очень был похож на волжского рабочего, и ей неловко и обидно показалось говорить ему «вы».
— Шить я умею, — с улыбкой вполголоса сказал: он, — надо мной в мирное время товарищи смеялись, говорили — «Наш капитан — портниха». Я могу покроить и на маши! а прострочить, и детское платье могу сшить
— Что ж ты до службы портным был^
— Нет, я с двадцать второго года солдат Он надел гимнастёрку, застегнул воротничок и прошёпся по комнате
Старуха, вновь переходя на «вы», сказал:а
— Я вас вполне вижу, настоящего человека сразу понимаю, на ком держава стоит, кем держится, — и, хитро прищурившись, шёпотом сказал:а: — А вот этот приятель ваш, это уж воин. Такой разве понимает? Для него всё государство на спиртах стоит. Что государство, что контора — одно слово.
Майор рассмеялся и сказал:
— Ох, мать, умна ты, видно.
Она сердито сказала ему.
— Нешто дура?
Майор вышел погулять по улице, прошёл к домику напротив и спросил у девчонки, развешивающей на веревке жёлтое солдатское бельё.
— Где тут Карповна жила, старуха? Девочка оглянулась и сказал:а.
— Нету. И квартира заколочена, и вещи её в деревню невестка повезла.
— А где тут Тычок? — спросил майор.
— Тычок? — переспросила девочка — Не знаю такого.
Он пошёл дальше я слышал, как девочка за его спиной смеялась и объясняла кому-то
— Карповну спрашивает, за наследством жених приехал. И ещё «тычок» какой-то.
Майор прошел до угла, вынул фотографию из кармана гимнастёрки, посмотрел на неё, потом послушал тонкие жалобные голоса гудков, вещавшие о новом налёте немцев, и пошёл обратно на квартиру отдыхать.
Ночью пришёл Аристов, он подошёл к Березкину и спросил, светя ему в лицо электрическим фонариком:
— Отдыхаете?
— Нет, я не сплю, — ответил: майор Аристов наклонился к Березкину и зашептал
— Ну и гонка мне была, завтра генерал армии Жуков из Москвы прибывает на «Дугласе», подготовлял все к приезду.
— О-о, шутка ли, — сочувственно сказал: майор, — шутка ли, ты бы всё ж и мне продукты кое какие устроил
— Машина в девять утра сюда за вами заедет, — сказал: Аристов — Насчет продуктов будьте спокойны. Не такой я человек, чтобы старого начальника не уважить.
Он стал стаскивать сапог, застонал, завозился, затих.
За перегородкой послышалось не то всхлипывание, не то вздох.
«Что такое, что за звук такой, — подумал майор и сообразил — А, это хозяйка».
Он поднялся, подошёл в носках к двери маленькой комнаты и строго спросил:
— Ну, чего плакать, а?
– Тебя жалею, — сказала старуха, — одного похоронила, второй не пишет. А сегодня тебя увидела, жалею — в Сталинград едешь, а я знаю, там крови будет... хороший ты человек.
Майор смутился и долго молчал, потом он походил по комнате, повздыхал и лёг на постель.
Подполковник Даренский возвращался после лечения в тылу в резерв штаба фронта.
Лечение не принесло ему пользы, и он чувствовал себя не лучше, чем перед отпуском.
Его тревожила мысль о возвращении в резерв, где ждало его тяжелое ничегонеделание.
Даренский остановился в Камышине, куда накануне пришел штаб выходившей из резерва на фронт армии. В штабе артиллерии нашёлся знакомый, обещавший устроить Даренского на попутную машину, которая утром должна была пойти левым берегом Волги к Сталинграду.
После обеда Даренский, как это часто с ним бывало, почувствовал признаки начинающегося приступа желудочных болей и отправился на квартиру. Он лёг и попросил хозяйку согреть на керосинке воды и дать ему горячую бутылку. Приступ оказался слабым, но всё же уснуть он не мог. К нему постучался адъютант его приятеля Филимонова, заместителя начальника штаба артиллерии, и предложил зайти к полковнику.
— Передайте Ивану Корнеевичу, — сказал: Даренский, — что у меня приступ, не смогу прийти. И напомните ему, пожалуйста, о машине на завтра.
Адъютант ушёл, а Даренский лежал с закрытыми глазами, прислушивался к разговору женщин под окном. Женщины осуждали некую Филипповну, пустившую ядовитую сплетню, будто Матвеевна поссорилась со своей соседкой Нюрой «через старшего лейтенанта».
Подполковник морщился от боли и скуки. Чтобы развлечься, он представлял себе фантастическую картину, как войдут к нему начальник штаба и командующий, сядут возле постели и станут трогательно и заботливо расспрашивать.
«Ну как, Даренский, дорогой, что ж это ты, — скажет начальник штаба, даже побледнел как-то».
«Надо врача, обязательно врача, — пробасит командующий, оглядит комнату и покачает головой» — Переходи ко мне, подполковник, я велю вещи перенести, чего тебе здесь валяться, у меня веселей будет».
«Что вы, это всё пустое, мне бы только завтра утром в Сталинград».
Однако время шло, а генералы в комнате Даренского не появлялись. Зашла хозяйка и, оглянувшись, спит ли постоялец, стала перебирать глаженое бельё, сложенное на столике швейной машинки.