За пригоршню астрала
Шрифт:
— Что дают? — неудачно пошутил, раздвинув торсом толпу, крепкий мужик из джипа. Еще красный после парилки. И до отвращения жизнерадостный: хмель не выветрился.
На лице главного мента проступил оттенок брезгливости. Впрочем, твердую кожу крепкого мужика оттенок не прожег.
Мужик из джипа оступился, растоптал привлекший внимание Максимыча след, направился к «москвичу» и двумя ударами кулака по капоту заставил сигнализацию замолчать.
— Я сейчас выйду! — пригрозила в наступившей тишине голова из форточки.
— …лафболка? —
— Ко… ля… — хныкала женщина в руках сотрудников милиции.
Ветер пытался украсить картон тополиным листком. Ветру результат не понравился, и он послал листок подальше. Куда листок отправился, заинтересовало только дворничиху.
Хозяин собаченки все же решился приблизиться к зевакам, но стоило его взгляду нашарить бугрящуюся картонку, как глаза надолго зажмурились, а голова откинулась назад.
Второй из джипа профессионально быстро срисовал происходящее и молча кивнул на торчащие из-под картона ботинки. Улыбка первого уменьшилась, но на нет окончательно не сошла.
— Ты, тетка, не вопи, — повернулся он к предполагаемой супружнице «жмурика». — Мы люди с понятиями. Горе у тебя. — Широким жестом достал из нагрудного кармана «пилота» визитку и протянул женщине. — Седня звякни, спонсорскую помощь окажем.
Опера ослабили хватку. Тетка причитать не перестала, но визитку схватила проворно. Окружающие разом стали с завистью гадать, почему это холод крепышей не пронимает, и интересно, сколько капусты они отвалят вдове. Бандюганы проклятые. Насосались дармовых денежек, теперь выпендриваются.
Ушлый мент, зам. четырнадцатого отдела ФСБ, воткнул в зубы новую сигарку, но прикуривать не стал. А стал просто мусолить во рту.
— Значит, вы узнаете в потерпевшем своего мужа? — жестко поставил вопрос начальник отдела особо тяжких преступлений, даже не подумав освободить труп от картона. Вместо вдовы кивнула дворничиха. За ней кивнула дамочка, упустившая мальца.
— Сволочь! Пьянь! Догулялся! — Из глаз вдовы хлынули слезы. Больше она ничего не смогла сказать, только, переложив визитку в левую руку, правой начала тыкать в ботинки. Дескать, признаю. Колины ботинки. Забулдыги моего беспробудного.
— Сонь, ты только не ругайся, — неожиданно бодро донеслось из тыла толпы.
Толпа шарахнулась, расступаясь. Один из работяг раскатисто заржал, но осекся, устыженный порывом ветра. Кто-то наступил куцей собачке на лапу, и она жалобно тявкнула. Все уставились на потертого типчика, украшенного трехдневной щетиной. Не на мнущие драную матерчатую сумку руки, не на запавшие глаза с красными жилками, а на его торчащие из-под жиденького плащика босые ноги.
— Ах ты… — кинулась в атаку супружница, мгновенно отбросив траурную благочестивость, и наперегонки с ветром стала хлестать, хлестать, хлестать гуляку
— Соня, Сонь! Люди ж смотрят… — виновато и глупо улыбаясь, пытался закрыть лицо руками нежданно воскресший.
И пока толпу занимала семейная сцена, Виктор Дмитриевич в сердцах, чиркнув по асфальту подковой, пнул картонку и освободил труп от маскировки.
Тишина навалилась, как насильник в лифте.
Мелко и часто крестясь, старуха попятилась, выронив ведро с мусором, волосы на бородавке встали дыбом.
Первый из джипа с ухмылочкой повернулся было ко второму: глянь, мол, какой у нас в России забавный народ, да так и замер.
Заметив перемену в лице дружка, второй рывком обернулся. Зажмурился. Потряс головой. Открыл глаза и залепетал:
— Слышь, начальник, это не мы Толяна грохнули… Не мы… Нет, отвечаю, было дело, поцапались в бане… С кем не случается по пьяной лавочке… Что правда, то правда — попинали его малость и за дверь вытолкали… Так мы ж потом ему шмотки в окно кинули… — Голос без надежды, что поверят.
Дальше Максим Максимович не слушал, потому что уже сворачивал за угол, кожей ощущая на спине липкий взгляд фээсбэшника.
На Загородном проспекте, не в пример дворику, было светлее. Начинался очередной понедельник. Люди спешили на работу. Не «мерседес», не джип, а, как встарь, служебная «Волга» ждала Максимыча на другой стороне проспекта, возле Витебского вокзала. Правда, пришлось перебегать дорогу перед самым носом у стрекочущего кузнечиком трамвая.
Максимыч дернул на себя незапертую черную дверцу и втиснул тело внутрь салона, на сиденье рядом с шофером, дрыгающим ногой и отмахивающим ладонью такт песни.
— Самба белого мотылька!!! — голосом Леонидова надрывалось «Радио Балтика». Или голосом Меладзе?
Максимыча это не очень-то волновало. Он кивнул шоферу — дескать, двигаем в офис — и переключил приемник на спецволну. В салоне пахло чем-то сладким, похожим на ладан.
— Семенов! — сквозь внезапно нахлынувший шум помех пробился неприятный, какой-то излишне руководящий женский голос. — Бдительные граждане стуканули, что на Витебском вокзале, возле валютника, баки толкают не просто кидалы, а наш родной постовой мент. Совсем оборзел. Проверь-ка.
— Так там же рядом «убойники» торчат — пусть сами проверят.
— Семенов, не наглей, «убойники» своими делами занимаются…
Максимыч лениво оглянулся на удаляющееся в заднем стекле здание метростанции «Пушкинская», закрывающее вид на Витебский вокзал. А мозг переваривал полученную на месте преступления информацию.
— Аникина, — прорвался в эфирные шумы мужской баритон, — спроси у заступающих, как там «Зенит» сыграл?
— Просрал твой «Зенит», — не без мстительности объявила диспетчер. — И вообще, Трюхин, не засоряй эфир.