За синими горами
Шрифт:
— Горизонтальные, — резко дергая меня за руку, он заставляет подняться на ноги вместе с ним. И притискивает к себе почти вплотную. И все так же смотрит в глаза — неотрывно, изучающе…
— Когда тебе прикажут меня убить «для сокрытия следов и предотвращения паники», ты оправдаешь себя тем, что смотрела странно? — а голос выходит хриплым совсем не наигранно. Я столько с вампирами прожила. А регенерации все шли и шли. А людей рядом, чтоб могли зафиксировать какие-то отклонения от нормы, не было. Мало ли, что там не то со взглядом.
— Да
Опускаюсь обратно на стул, кладу руки на столешницу. И замечаю, что они дрожат. Опять! А я думала, что избавилась.
— Да ты чего? — Леха тоже замечает тремор, но понимает по-своему. — Да выкинь ты этот бред из головы, ничего с тобой не сделают. Дашь подписку о неразглашении, и все!
— А с ней? Она ведь тоже никому ничего не сделала, ни перед кем из вас не виновата. Она мне жизнь спасла!
Вопрос повисает в воздухе.
— Что будет с Ясей? — повторяю вновь, когда пауза затягивается.
— Не знаю, — а глаза отводит. — Это решаю не я.
— Да убьют ее, что с ней будет? — встревает Каховский, до того молчавший и лишь фиксировавший в блокноте какие-то подробности моего рассказа. — Не убивала она! — чуть усмехается. — А питалась она чем до сегодняшнего дня? Или убийства людей в Сибирии для тебя не в счет? А вчера еще утверждала, что мы с вами братья… — тянет чуть насмешливо. — Вот за братьев и отомстят. Всему вампирскому народу в ее лице.
— Да заткнись ты, — неожиданно злобно бросается на него Леха. — Ты не видишь, ты до нервного тика ее уже довел своими байками. Некоторые дебилы никогда не знают, где остановиться.
— Некоторые дебилы никогда не знают, кому они служат и зачем. И искренне верят, что «на благо родины», — не остается в долгу Каховский. — Когда твой Полковник прикажет тебе завтра убить не только вампиршу, но и эту малышку, постарайся придумать, в чем же тут для родины благо? И не забудь, что это ты ее сюда приволок. Ты, лично, — он встает, с грохотом отодвинув стул. — А я скажу тебе, в чем благо. Благо в том, чтоб и дальше скрывать от народа, с какими упырями повязано их правительство. И как помогает упырям обделывать их грязные делишки. А ты помогай, работай.
— Так и ты не мешаешь.
— Я собираю материал, — гордо отвечает писатель. — И однажды народ узнает!
На этом он удаляется. А мы остаемся вдвоем. Леха молчит, я тоже. Отчаянно пытаюсь сообразить, что говорить, что делать. Не могу же я попросить его в лоб: «помоги нам сбежать»? Или могу? Что вампирского в моих глазах?
— Ты видел ее? — решаю начать с нейтрального. В самом деле, он хоть доступ-то к Ясе имеет?
— Да, — немногословен. И все еще посматривает на меня настороженно.
— И как она?
— Сидит.
— И?
— Без «и». Просто сидит. В самом дальнем углу, видно, серебрянки боится.
— Опять серебрянка?
— А как еще? Обычную решетку она выломает. Да ты не переживай…
О чем не переживать, я уже не узнала. Помещение сотряс дикий, безумный, истошный крик. Оборвался, переходя в хрип. И зазвучал вновь. Еще более громко и жутко.
— Яся! — я вскакиваю в ужасе, собираясь бежать на голос. Это ее голос, я не узнаю его, но я чувствую. И я даже представить не могу, что надо делать с вампиршей, чтоб заставить ее так орать.
Но охотник успевает раньше. Перехватывает меня, не давая сделать ни шага.
— Пусти! — я бьюсь в его руках. — Пусти немедленно, это же Яся! Что вы творите, чудовища, она же не сделала вам ничего?! Пусти!
Он держит. Прижимает к себе, пока я молочу по нему кулаками и пытаюсь вырваться. Мне жутко, я даже представить не могу, я не хочу представлять… Ноэру башку сожгли, он так не орал! Про себя не знаю, себя я не слышала, но я человек! А она вампир, они гораздо слабее чувствуют боль. Что они сделали? Ребенок? Они как-то узнали, и убили ребенка?!
— Что они сделали, светоч, что они сделали?!
Я бьюсь в Лехиных руках, он пытается удержать, рубаха давно выдралась из штанов и в какой-то момент Лехина ладонь ложится на обнаженную поясницу. Я вздрагиваю, замирая. Он понимает по-своему.
— Прости. Совсем забыл про твою спину. Очень больно, да? — но ладонь не убирает. Напротив, начинает поглаживать — легко-легко, словно боясь причинить боль, но не имея сил оторваться.
А я плачу, пряча лицо у него на груди. От ужаса, беспомощности, неизвестности. От того, что хоть кто-то меня пожалел.
— Помоги нам, Лешенька, пожалуйста, — шепчу, поднимая к нему мокрое от слез лицо. Отчаянно вглядываясь в его глаза. И пусть нечестно, пусть пользуясь… его интересом ко мне или вампирской силой во взгляде…
— Не смотри так, ты ж душу из меня вытаскиваешь! — едва не взвывает он, прижимая мою голову к своему плечу. — Все образуется, ничего. Все образуется, — все повторяет он, укачивая меня в своих объятьях, но сам, похоже, не верит.
— Я могу ее увидеть?
— Нет. Полковник запретил. К тому же сегодня он сам собирался ее допрашивать.
— Так это он?
— Я не знаю.
— Но ты сможешь узнать?
— Постараюсь. Тебе лучше вернуться к себе. Не привлекать внимания.
Не привлекаю. Поправляю одежду, вытираю слезы. Леха зовет конвоира, чтоб отвел обратно и запер. Жду. Мечусь по комнате, не находя себе места.
На обед меня уже не выпускают. Приносят «в номер». Леха приходит после. Хмурый, сосредоточенный. С фотоаппаратом.
— Надо сделать несколько снимков. Волосы расплети.
— Зачем?
— Надо. Не тяни время.