За советом

– Вот уже третий день ходит к тебе какой-то молодой человек. Говорит, что ему очень нужно с тобой повидаться. Он по нескольку раз в день наведывался.

Эту, можно сказать, радостную весть мне сообщили, когда я однажды вернулся домой из поездки.

Я подумал: «Вероятно, начинающий автор».

Звонок раздался, как только я сел к столу и принялся за работу.

Вот уже открыли дверь. Кто-то там возится в передней. Снимает калоши. Кашляет. Сморкается. Да, все признаки «автора». Что ж, я бы уже хотел поскорей видеть этого субъекта.

И вот он с божьей помощью вошел в мой кабинет.

Он весьма любезно меня приветствовал. Точнее сказать: он сделал какой-то замысловатый реверанс и, потирая руки, представился. Назвал свое имя, из тех имен,

– Присаживайтесь! – сказал я ему. – Чем могу быть вам полезен?

Посетитель откашлялся и витиеватым слогом заговорил:

– Я пришел к вам по наиважнейшему делу. Иными словами: дело, которое привело меня к вам, – чрезвычайно важное. Скажу более: дело это является вопросом моей жизни. Я думаю, что вы сразу поймете, в чем тут суть. Все-таки вы писатель, много пишете и, стало быть, знаете, что к чему. Иными словами: умеете взвесить и оценить все то, что происходит на свете. Да, именно так я думаю, то есть даже не думаю, а я уверен, что это так…

Я поглядываю на моего посетителя. Это тип местечкового просвещенца и несомненно «автора». Это – молодой человек с бледным лицом и с жалостными черными глазами, которые как бы тоскливо говорят: «Пожалейте одинокую заблудшую душу!»

Нет, я не люблю таких глаз. Я побаиваюсь их. В таких глазах никогда не бывает искры смеха или улыбки. Мне решительно не нравятся такие глаза.

Я откладываю в сторону перо и говорю автору:

– Ну, покажите, что у вас там?

Ожидаю, что сейчас мой посетитель засунет руку за пазуху и выгребет оттуда изрядную рукопись. Быть может, это будет роман в трех частях – длинный, как еврейское изгнание. Однако не исключена возможность, что это будет драма в четырех актах. Причем действующие лица будут носить имена: Мердерзон, Эрлихман, Битерцвайг и что-нибудь еще вроде этого.

А впрочем, возможно, что автор принес не роман и не драму, а всего лишь новые стихи о Сионе:

Мне хорошо знакомы такого рода стихи. Мне знакомы эти рифмы, от которых в ушах звенит и в глазах мелькают круги и точки. Дикая опустошенность возникает, я бы сказал, на душе после чтения таких стихов.

Однако, представьте себе, я ошибся. Молодой человек не засунул руку за пазуху и не выгреб оттуда свою рукопись. Оказывается, он не для этого пришел.

Обстоятельно откашлявшись, мой посетитель сказал:

– Видите ли, я пришел к вам для того, чтобы излить перед вами горечь моего сердца. Скажу более: я пришел посоветоваться с вами. Я думаю, что такой человек, как вы, который, так сказать, пишет, может меня понять и, стало быть, дать мне правильный совет. Заранее скажу: я сделаю так, как вы посоветуете. И даже могу дать честное слово… Однако, простите, быть может, я отнимаю у вас время?

У меня было легко на сердце, и поэтому я любезно сказал молодому человеку, у которого не оказалось рукописи:

– Время не имеет значения. Рассказывайте, что с вами?

Мой посетитель придвинулся к столу и стал потихоньку выкладывать всю горечь своего сердца. Сначала он это делал спокойно, но потом увлекся и заговорил с жаром:

– Видите ли, я проживаю в одном маленьком местечке. Вообще-то говоря, местечко наше совсем не маленькое. Скажу более: это большое местечко. Это все-таки город. Но этот наш город против вашего города – опять-таки маленькое местечко… Конечно, вы хорошо знаете наше местечко. Однако его название я вам не открою. Мало ли: вы можете его описать. А это меня не устраивает по многим причинам…

Еще раз откашлявшись, молодой человек продолжал:

– Вероятно, вы хотели бы знать, чем я занимаюсь? Гм… Я занимаюсь… Вообще-то говоря, я ничем не занимаюсь. Иными словами: я ничего не делаю. Скажу проще: я нахожусь на харчах у моего тестя и тещи. Не на харчах, конечно, а на всем готовом. Еще бы: она единственная их дочь, и мы у них все получаем. Не убудет у них от этого, потому что они состоятельные люди! Скажу прямо: они богачи. А для нашего маленького местечка это даже большие богачи. Короче говоря: у нас нет людей богаче, чем они.

Поправив на своей рубашке воротничок, который его душил, молодой человек снова заговорил:

– О моем тесте вы, конечно, кое-что слышали. Но его имени я все-таки вам не открою. Это как-то не подобает при его положении. Хотя, между нами говоря, он любит, чтобы вокруг него стоял некоторый шум. Например, для бобруйских погорельцев он дал самое крупное пожертвование. И для города Кишинева он опять-таки дал больше всех. Что касается нашего города, то своим он почти ничего не дает. Он не дурак: он хорошо знает, что в своем городе его и без того уважают. Зачем же тут еще ему давать и неизвестно перед кем восхваляться? Вот по этой причине он дает своим только фигу с маслом. А щедро жертвует только чужим, которые еще не знают, что он такой добрый. Но, впрочем, он и перед чужими бледнеет как покойник, когда к нему приходят с просьбой или за подаянием. Тем людям он кричит: «Ага! Уже пришли брать у меня? Нате мои ключи! Идите сами, ройтесь в моих шкафах. Берите у меня все!..» Вы уж, наверно, думаете, что он и в самом деле отдает ключи? Нет, простите, вы ошибаетесь. Ключи от шкафа у него заперты в столе. А ключик от стола тоже неплохо где-то запрятан… Вот каков человек мой тесть. Впрочем, он и сам признается, что он просто не в силах что-либо давать людям. И за это его в нашем местечке называют свиньей. И уж, конечно, между нами говоря, он вполне заслужил это имя. Но вообще-то в глаза ему льстят. И так льстят, что с души воротит. А он доволен и все принимает за чистую монету. Поглаживает свой животик и живет припеваючи. Да, конечно, это и есть жизнь! Спрашивается: а что еще человеку нужно? Живет он в полном довольстве, сладко кушает, крепко спит. Поспавши, велит запрячь фаэтон и немного катается по грязи. А вечерком у него собираются гости. И это почти все – хозяева города. Они сплетничают. Болтают всякую чепуху. Смеются над всеми жителями и над всем миром. Засим подают им большой самовар. И тут мой тесть непременно усаживается играть в домино с резником Шмуэл-Абе. А в домино они могут целую ночь играть. А ты сиди и смотри, как они играют. Уже, можно сказать, рот разрывается от зевоты. Охота встать из-за стола, уйти в свою комнату и там взяться за книгу. Так нет! Уйти, оказывается, неприлично. Мой тесть за это крепко обижается. Он тогда надувается, как индюк, и перестает с тобой разговаривать. А глядя на него и теща перестает тебя за человека считать. А уж коли родители не в ладах с зятем, то и их чадо единственное тоже, как говорится, свой нос в сторону воротит, А это чадо высокого мнения о себе. Еще бы: она у родителей «зеница ока» и поэтому думает, что весь мир создан только для нее. А между нами говоря: она если и не дура, то не особенно умна. Нет, когда она говорит, то незаметно, что она глупа. Напротив того, она кажется как будто бы даже не глупой, а умной. Иной раз даже может показаться, что она исключительно умна. Но что значит для нее ум, если она избалована и распущена, как дикая коза? Целые дни она либо хохочет, либо плачет. А уж если плачет, то плачет, как малое дитя. Иной раз спрашиваешь ее: «Что ты плачешь? Чего тебе не хватает?» Стена скорей ответит, чем она. Но это еще полбеды. На громкий плач является теща. Является в своей турецкой шали на плечах. Руки ломает. Молитвенным тоном восклицает. А у самой голос грубый, как у мужчины. Спрашивает свое дитятко: «Что с тобой?» И, не получив ответа, опять-таки восклицает, глядя на меня: «Ах, это опять твой разбойник, бандит и убийца?!» И тут разные слова сыплются у нее, как из мешка. А мне нехорошо делается, у меня сердце щемит и душа тоскует от этих ее слов. Причем у меня является дикое желание схватить ее турецкую шаль, измять ее руками, растоптать ногами, а то и порвать на мелкие куски. Хотя, конечно, если здраво рассудить, то шаль тут ни при чем. Шаль как шаль, которую обычно привозят из Брод. Вероятно, вам знакомы такие турецкие шали? Они такие с крапинками, в клеточку и оторочены бахромой…

Тут я перебиваю моего молодого посетителя и строго ему говорю:

– Извините, но ведь вы хотели рассказать о деле.

Посетитель тяжело переводит дыхание.

– Ах, простите, – говорит он, – я, кажется, отнимаю у вас время? Но все это чрезвычайно важно – то, о чем я рассказываю. Вы должны немного познакомиться с домом и с людьми. Только тогда вы до конца поймете мое положение и мое дело… Да, так вот является теща в своей турецкой шали. И тут ей кажется, что ее дитятко, упаси боже, чувствует себя нехорошо, что она не совсем здорова. Вот тут в дело вступает мой тесть. Он велит запрячь фаэтон и посылает за доктором. Посылает за «новым доктором» – именно так называют у нас одного врача, черт бы его драл. Но имени его я вам не открою по некоторым причинам… Так вот, посылают за этим доктором. И тут-то и начинается вся та история, которую я вам хотел рассказать для того, чтобы выслушать ваш совет…

Мой посетитель на минуту прерывает свою речь. Он вытирает платком свое запотевшее лицо и придвигается ко мне поближе со своим стулом. И при этом он берет со стола какой-нибудь предмет. Есть люди, которые непременно должны держать в руках какую-нибудь вещицу. Иначе они не могут рассказывать. А на моем письменном столе много всяких безделушек и среди них имеется машинка для сигар в виде крошечного велосипеда. Так вот мой посетитель облюбовал себе именно эту вещицу. Сначала, рассказывая, он только смотрел на этот велосипедик, но потом взял его в руки и принялся вертеть колесики. В общем, эта машинка была почти все время в его руках, когда он рассказывал.