За спиной была Москва
Шрифт:
17 ноября семнадцать бойцов 1073-го стрелкового полка под командованием лейтенанта В. Г. Угрюмова и младшего политрука А. Н. Георгиева встречали с гранатами 25 немецких танков в районе деревни Мыканино. Из семнадцати человек уцелело только двое; потери противника, по советским данным, составили 8 танков подбитыми.
18 ноября одиннадцать сапёров из 1077-го стрелкового полка во главе с младшим лейтенантом П. И. Фирстовым и младшим политруком А. М. Павловым в районе села Строково, обеспечивая отход полка, несколько часов сдерживали атаки батальона немецкой пехоты при поддержке танков. Все сапёры были посмертно награждены орденом Ленина.
Тогда же в районе деревни
То есть, подвиг двадцати восьми был не единичным. Как вспоминал потом комиссар П. В. Логвиненко: "В дивизии не было подразделения, которые бы чем-то отличалось по своему мужеству и стойкости" от них.
То есть героизм был действительно массовым. И ведь об этих подвигах не молчали. Эти герои были названы поименно, некоторые из них были награждены высокими наградами. Другое дело, что особо говорилось на всю страну только о двадцати восьми. Они особо поднимались на щит, именно они стали символами мужества и стойкости. Но это уже работала машина пропаганды, к ней и следует адресовать все вопросы. Надо при этом только помнить одну простую вещь. Удачно или неудачно использует пропаганда подвиг, это не имеет никакого отношения к тому, что подвиг был.
Но и то сказать, людям нужны символы. А таких символов не может быть много, они не запоминаются. Подвиг, совершенный Александром Матросовым, совершили еще сотни людей. Их имена были известны, многие из них были посмертно удостоены звания Героя. Но какой человек способен запомнить такое множество имен? Потому и упоминают обычно одного только Матросова. Как символ подвига. Виктор Талалихин таранил немецкий самолет не в единственном числе и даже далеко не первым. Но то, что наиболее известным в стране летчиком, совершившим этот подвиг, был именно он, не отменяет самого факта его подвига. Так что в конечном итоге речь может пойти только лишь о технологии такого ремесла, как пропаганда.
Только разве пропаганда означает, что этих подвигов не было? Разве позднейшие рассказы о подвиге могут отменить сам этот подвиг? И разве вполне понятные неточности и преувеличения этой пропагандистской машины означают, что не было подвига двадцати восьми?
Но по-прежнему, снова и снова настойчиво повторяется, что нельзя было символом мужества признавать именно этот подвиг. Что были другие, не менее значительные подвиги, которые следовало прославить на всю страну. И не только в дивизии генерала Панфилова. Кто-то вспомнит подвиги кавалеристов Доватора. Или танкистов Катукова. Или кремлевскмх курсантов.
Но если остановиться на каком-то одном подвиге, сделав уже его символом мужества вместо подвига двадцати восьми, то что получится? Ведь всегда можно возразить. И сказать, что нельзя все сводить к кремлевским курсантам. Что были и другие... Потом назвать этих других... А вам возразят, что вы говорите о других, но совсем молчите о третьих...
Был массовый героизм. Но нужны были и символы этого героизма. Думающие люди всегда это понимали. Что были не только двадцать восемь, были и другие. Самое великое множество других подвигов. Но о ВСЕХ других сказать невозможно как раз в силу их неисчислимости.
Популярные обвинения журналиста Кривицкого в том, что он подменил подвиг всей четвертой роты неким мифическим подвигом двадцати восьми ее солдат, весьма, кстати, симптоматичны.
Ведь всегда можно развить эту мысль и дальше. Если мы остановимся на том, что это был подвиг одной роты, то логично вспомнить о том, что и другие роты дрались рядом с четвертой ротой. И точно так же понесли они тяжелейшие потери. И тоже внесли какой-то свой вклад в этом бою. Значит, кто-то посчитает себя вправе заявить, что мы сегодня, говоря о подвиге четвертой роты подменяем им подвиг второго батальона. А
Ну, хорошо. Мы остановились на том, что никакого подвига двадцати восьми не было, как не было и подвига 4-й роты. А был подвиг 16-й армии. Но сразу же кто-то будет вправе заметить, что одна эта армия остановить немцев под Москвой в одиночестве никак не могла. Что остановить немцев под Москвой смогли только общие усилия всего Западного фронта. Значит уместно говорить о подвиге всех его воинов. Что нельзя сводить подвиг воинов Западного фронта к якобы подвигу всего лишь одной только 16-й армии. Только остановиться при этом все равно не получится. Потому что и воины одного фронта остановить немцев не смогли бы. Остановила немцев вся Красная Армия. Но и армия не смогла бы остановить немцев, не получая поддержки тыла. Иными словами, нужно говорить о подвиге всего советского народа. Все правильно?
А теперь посмотрим, что получается в итоге. Если подвиг двадцати восьми подменил у нас подвиг роты, а значит, был мифом, то и подвиг роты, подменив подвиг батальона, тоже был мифом. И подвиг батальона, полка и дивизии, подменив собой другие подвиги, тоже были мифами. Значит мифом был и героизм Красной Армии. Победила страна. Так что, только ей одной, честь и слава. А подвиги... Так ведь их не было. Это были мифы. Подменявшие собой другие подвиги. И то, что подвиг совершила вся страна, их отменяет.
Но, если не было этих подвигов, то какой такой подвиг могла совершить вся эта безымянная страна? Страна состоит из людей. И если их подвиги подменяют собой подвиги других людей, то никаких подвигов они, люди этой страны, как раз и не совершали. Подвигов не было. Была коммунистическая пропаганда.
Отдадим должное создателям изящной смысловой конструкции о том, что подвиг двадцати восьми подменил собой подвиг 4-й роты, а потому является мифом. Это логически красиво подводит нас к мысли о мифичности подвигов советских людей вообще. Сюда же, в эту конструкцию очень удачно ложатся давно уже и терпеливо внушаемые "истины" о том, что сражались тогда люди от безысходности, от ужаса перед беспощадностью советской карательной машины, только под пулеметами заградительных отрядов, под шеренгами расстреливавших их особистов. Мысль о подмене одного подвига другим и о конечной мифичности самих этих подвигов, является логическим завершением уже всего этого построения. Пропагандистской, конечно же, конструкции.
То есть, получается, что история по факту давно уже используется в политических целях. Еще раз предлагаю отрешиться на минуту от существа этих споров. От того, какая сторона права, а какая - нет. Зафиксируем этот факт сам по себе. Используется.
А использование чего-то в политических целях и является, в сущности, политической пропагандой.
И когда кто-то говорит о том, что ему не нравится тот факт, что подвиг двадцати восьми панфиловцев использовался и используется в целях пропаганды, ему полезно было бы понять совсем простую вещь. Разоблачение и развенчание этого подвига тоже являются средством пропагандистской кампании, но уже другой стороны. Что все усилия по этому поводу лежат в русле продвижения этой новой пропаганды. И что сам он, не видя этого, тоже является и орудием, и жертвой пропаганды. Но уже пропаганды против своей Родины. Такие вот сегодня играются игры вокруг нее. Получается, что и вокруг каждого из нас.