За стенами собачьего музея
Шрифт:
После этого я позвонил Фанни, которая рассказала примерно то же, что и Клэр. После того как она спросила, что я намерен делать, я передал ей свой разговор с послом.
— Даже не знаю, Гарри, насколько это было бы в характере Хассана. Он и так недолюбливает тебя, а уж теперь, когда погиб его отец…
— Тогда зачем бы ему настаивать, чтобы я никуда отсюда не уезжал?
— Вот этого я не знаю, ковбой.
Палм тоже не знал. Он был следующим, кому я позвонил и пригласил пообедать со мной.
Этот обед превратился в целых два проведенных нами вместе дня. Я отправился в Сарийское
Кроме того, мне искренне хотелось отдать дань памяти султану. Помимо сделанного им лично для меня, судя по тому, что я о нем слышал, можно было сделать вывод, каким он был хорошим, искренне болевшим за свою страну лидером, пытавшимся добиться для процветания своего народа как можно больше. Несколько раз в наших с ним беседах он с нескрываемой гордостью говорил о растущем уровнем грамотности, о новом больничном комплексе в Баззафе и о том, что в последнее время все больше и больше молодых людей, получивших образование в Англии, Франции и Соединенных Штатах, предпочитают вернуться в Сару.
— Гарри, они хотят быть юристами и врачами у себя дома. Ведь силком их никто не тянет. Они прекрасно могли бы зарабатывать на Беверли-Хиллз или в Париже и, тем не менее, возвращаются домой! Это очень добрый признак!
Судя по длинной и подробной статье в «Интернэшнл Геральд Трибюн», что дальше будет со страной, можно было только гадать. В отличие от ситуации, сложившейся в Египте на момент убийства Садата, оппозиция в Сару не была расколота на противоборствующие фракции. Единственным противником султана был его братец-людоед Ктулу. Теперь, после того как он покончил с обоими своими братьями, по-видимому, настало время встретиться лицом к лицу его сторонникам и тем, кто хранил верность принцу Хассану.
Еще вопрос: действительно ли Гарри Радклиффу так уж хотелось оказаться в Сару в тот момент ее истории, когда братоубийство достигло цели, и хаос, в его арабском стиле, уже точил свою саблю совсем неподалеку?
Ответ на этот вопрос был найден быстро. После того как Палм с моей помощью навел окончательный лоск на свою дверь, мы с ним приняли по паре стаканчиков сливового шнапса, и я собрался уходить. Кумпол дремал возле печки, и ему явно вовсе не светило вставать и тащиться домой по вечернему холодку.
На улице воздух отдавал угольным и дровяным дымком. Было в общем-то еще не поздно — что-то около одиннадцати — но улицы уже опустели, и большинство окон были темными.
Двигались мы довольно медленно, ни дать ни взять — два старика, плетущиеся домой после вечера, проведенного в баре, поскольку из-за застарелого ревматизма пес заметно хромал. В сотый раз я подумал, сколько же ему лет и сколько он еще проживет.
Его широкий белый зад вихлялся из стороны в сторону. Из-за хромоты Кумпол шел как бы вразвалочку, и все части его тела одновременно двигались в нескольких разных направлениях.
Он остановился, и тут же его хвост бешено завилял из стороны в
Заметив, как он замер в этом знакомом положении, я поднял голову. Сначала я не заметил ничего особенного — поблизости никого не было ни видно, ни слышно, да и вообще ничего подозрительного. Нахмурившись, я взглянул на пса, пытаясь понять, что привлекло его внимание. Он уставился куда-то влево. Тогда я тоже бросил взгляд на другую сторону широкой улицы.
— Что там такое?
Кумполу дважды повторять было не нужно. Все так же бешено крутя хвостом, он потянул меня через улицу к стоящей там у тротуара машине.
Куски были так ужасно исковерканы и изорваны, потеряли форму и висели где попало, сочась кровью, что я лишь через несколько ужасных мгновений осознал: то, что было разбрызгано и размазано по всему кузову автомобиля, было останками какого-то животного, а не человека. К ветровому стеклу прилипли похожие на маслянистые головки цветной капусты мягкие комки мозгов и все оно было в красных брызгах крови. На снежно-белом капоте также виднелись островки блестящих пурпурно-коричневых пятен. На крыше был намалеван кровью неровный круг — как будто тот, кто все это совершил, просто взял один из кусков окровавленной плоти и прошелся им по верху машины, как тряпкой. «Вольво». Я наконец разглядел марку автомобиля, полускрытую большим куском… сердца? Или легкого? Белый «Вольво».
Я застыл на месте, уставившись на страшную картину. Это было ужасно, кошмарно. И в основном потому, что сделано это было явно намеренно. Но я все равно стоял и смотрел. Ощущающееся здесь зло было жестоким, как убийство, безумным, как изнасилование. Его мощь была почти осязаема, как жар полыхающего автомобиля.
А ведь тот, кто это совершил, сейчас спокойно сидит в одном из баров по соседству, мирно потягивая винцо и болтая с приятелем. А может, где-нибудь неподалеку творит что-то еще более страшное. Как вообще человек мог пойти на такое? Когда подобных типов ловят, их ответы всегда просто чудовищны: потому, что, мол, это было для них очень важно, или — мороз по коже! — просто так. Господи, пусть эти выродки вершат свои черные дела хотя бы в гневе или, на худой конец, сводя с кем-то счеты. Это еще было бы понятно. А иначе это для нас — самая настоящая темная сторона Луны.
Кумпол, натянув поводок, сунулся носом куда-то под машину, яростно принюхиваясь. Оттащив его назад, я наклонился посмотреть, чем он так заинтересовался. У правого переднего колеса валялась голова оленя. В черепе зияла дыра величиной с кулак, но в остальном голова была совершенно цела и даже красива. Если бы машина тронулась с места, голову бы раздавило. Мертвые глаза даже там в темноте отражали свет и были похожи на две маленькие горящие свечки. Немигающие.
Я, наверное, минут десять метался в поисках либо полицейского, либо патрульной машины. Когда я наконец обнаружил блюстителей порядка и привел их обратно к машине, они гораздо больше заинтересовались не «Вольво», а тем, что я возле него делал. В конце концов я не выдержал и обозвал их придурками. К сожалению, они меня поняли, и я тут же был препровожден в ближайший участок.