За стенами собачьего музея

Кэрролл Джонатан

Хассан продолжал кружить вокруг машины, продолжая негромко говорить. Теперь машина стала размером с банкетку. Еще круг. Теперь на нее уже не сядешь. Пуфик. Еще круг и еще. Радиоприемник. Буханка хлеба. И неизвестно, чем это кончится. Мы по-прежнему были одни. По-прежнему пела птица. На лице Хассана теперь было выражение, скорее, не спокойствия, а какой-то проказливости, как если бы у него в рукаве было припрятано еще кое-что и он вот-вот это достанет.

— Ну, что скажете, Радклифф? — Он наконец остановился, когда машина уменьшилась до размера трех то ли лежащих рядом сигарет, то ли игрушки, то ли половинки ломтика хлеба. Теперь ее противоестественная

зелень казалась просто зеленым пятнышком на белом гравии, как будто кто-то капнул на него краской. По цвету пятнышко почти ничем не отличалось от травы. Машина стала такой маленькой, что в траве ее можно было и не заметить. Запросто.

Хассан нагнулся, поднял ее и подал мне. Когда я неуверенно потянулся к ней, он отдернул руку и покачал головой.

— Нет, смотрите. — Он положил ее целиком в рот, немного пожевал и проглотил. Все.

Слава Богу, я пробыл рядом с Венаском достаточно долго и повидал множество удивительных вещей. Иначе я бы, наверное, не удержался и бросился бежать.

— Ничего этого не было. Вы не съели свою машину… Вы… Вы… только что съели свою машину!

— Да, я съел свою машину, мистер Радклифф. Прямо у вас на глазах.

— Вы съели свою машину. Сначала она была во-от такой, потом стала вот такусенькой, а потом вы проглотили ее! Я видел, как вы это сделали. — Я начал задыхаться. В голове у меня вдруг стало как-то легко, глаза заволокла розовая пелена, и я почувствовал головокружение. Я говорил и никак не мог остановиться. Венаск любил повторять, что никогда не следует сомневаться в чудесах— сомневаться следует только в собственной реакции на них.

— Понимаете, Ваше Высочество, это крайне, мать ее, пугающая ситуация. Вы только что уменьшили здоровенную, мать ее, машину и СЪЕЛИ ее! Просто, понимаете, это не совсем то, что мне хотелось бы сегодня увидеть. Поэтому, будьте, будьте, будьте так добры и объясните, как вы это сделали, иначе у меня сейчас просто отвалится голова. Очень вас прошу, ладно? Я хочу убраться из этой страны. Нет, правда, я действительно хочу поскорее убраться…

— Тише, тише. Успокойтесь. Все в порядке. Я сделал это исключительно для того, чтобы вы все увидели собственными глазами и могли мне верить. А теперь я предлагаю вам выбор. — Он вытянул вперед левую руку, держа ее на уровне груди. — Здесь деньги. — Правую руку. — А здесь чудо. Я заплачу вам тем, что вы выберете.

— Какое чудо? Что вы имеете в виду?

Он прижал локти к бокам, напоминая теперь ковбоя, наставившего на меня два револьвера.

— Все очень просто. Я могу заплатить вам деньгами столько, сколько вам причитается, или гарантирую, что выполню одно ваше желание. И больше никакой платы — всего одно желание, но зато любое.

— И вы действительно это можете?

— Сами же видели, что могу. Да, я наделен такой силой. — Тогда почему же ваш отец не использовал ее для спасения своей жизни?

— Потому, что этого нельзя делать. Я же вам объяснял. Мы можем использовать это только во благо Сару. А если вы строите музей, то тем самым помогаете стране.

Во рту у меня страшно пересохло. Я несколько раз пытался облизать губы, но тщетно. Я взглянул на солнце. Я взглянул на Хассана. Он опустил руки и пожал плечами.

— Если согласны строить, выбирайте, что хотите.

Я еще раз шершавым, как пемза, языком попытался облизнуть губы.

— Поклянитесь честью своего отца.

Он

воздел вверх правую руку и прикрыл глаза.

— Клянусь честью моего отца, что сделаю это. — Еще я хочу надежный контракт, в котором было бы оговорено, что если вы не сможете, то заплатите деньгами.

— Согласен.

Венаск, моя жизнь, нервный срыв, работа — все это всплыло у меня в сознании, как сеточка кровеносных сосудов, становящаяся видимой в глазу, когда смотришь на свет под определенным углом. Все взаимосвязано, все на своем месте.

— Я согласен, но за два желания. Он покачал головой.

— Невозможно.

— Но одно из них я использую для другого человека. Не для себя. Это честно. Одно для меня и еще одно для Другого.

— А кто этот другой? Фанни?

— Нет, кое-кто другой.

— Клэр Стенсфилд?

— А вы ее знаете?

— Фанни мне все рассказывает, — гордо сообщил он. — Торгуясь, как на базаре, вы только позорите себя! Я ведь не баклажаны или ковры продаю. И не собираюсь приглашать вас в лавку, чтобы за стаканчиком мятного чая обсудить условия. Я предлагаю вам чудо, Гарри Радклифф. Одно-единственное желание. Если вы хороший человек, вы просто согласитесь и отдадите его этой девушке. Поможете своей подруге.

— Зачем вы вообще предлагаете мне этот выбор, Хассан? Почему бы просто не заплатить мне? Вы ведь вполне можете себе это позволить. Зачем же предлагать мне еще и желание?

— Потому что я дал обещание отцу незадолго до его гибели. Это была его идея. Он считал, что вы хороший человек и заслуживаете право выбора. Я возражал, но он настоял на своем. Он был моим отцом, и я уважаю его последнюю волю.

— Я и в самом деле ему нравился, да?

Я спросил это, чтобы поддеть его, но, к моему удивлению, он совершенно спокойно ответил:

— Вы ему очень нравились. Он говорил, что у вас талантливый затылок.

— Что это значит?

— Это старое сарийское поверье. У нас здесь считают, что внутри каждого из нас два человека, только они не знают, что делят одно и то же тело. Один смотрит в одну сторону, другой — в другую.

— Что-то вроде Януса?

— Нет, насколько я понимаю, Янус — это один человек, глядящий одновременно как вперед, так и назад, и использующий в жизни все увиденное. Здесь же у нас говорят, что цель жизни в том, чтобы заставить обе «стороны» своей головы — этих своих двоих — «осознать, что их двое и что было бы гораздо полезнее, если бы они начали действовать сообща. Говорят, что именно поэтому люди и ведут себя так странно — иногда решение принимает тот человек, что впереди, а иногда он спит и все решает тот, что сзади. Человек в передней части головы логичен и прагматичен, а человек в затылке — мечтатель и художник. У нас так и говорят: „Хороший лоб“, или „Какой у Радклиффа талантливый затылок!“ Это позволяет сразу определить характер любого человека.

— По мне, так это больше всего смахивает на какого-то разбавленного водичкой Фрейда.

— Почти то же самое, только здесь так говорили и за тысячу лет до Зигмунда Фрейда.

— Туше. Я согласен.

— Значит, вам больше не нужно времени на раздумья?

— Нет, я уже решил. Как мы это сделаем?

— Просто скажите: «Я согласен на желание и сделаю все, что в моих силах».

— И только?

— И только.

— Для такого рода сделки звучит как-то не очень внушительно. Вы предоставляете мне чуть ли не космическое желание, я вам — здание стоимостью в миллиард долларов, а всего-то и нужно произнести какую-то жалкую фразу?