За свободу
Шрифт:
С тяжелым сердцем нес им Каспар печальную весть. Опять он является к ним как ворон, зловещий вестник несчастья! Тут к нему подбежал маленький сынишка Симона, игравший на площади, и, сверкая глазенками, схватил его за руку и затараторил:
— Ты знаешь, Кэте заперли в башню, она кого-то убила.
И вихрем умчался прочь. Как-никак для Каспара было утешением, что в Оренбахе уже знают обо всем. Под старой липой, усеянной молодыми коричневыми почками, сидел, греясь на солнышке, дедушка Мартин. А бедняжка Кэте, подумал Каспар, томится в сырой и холодной Женской башне. Той самой, что возвышается над городской стеной, прямо насупротив короткой и широкой Гофштрассе. Туда отвели
— Горемычная! — сокрушенно произнес старик, когда Каспар рассказал ему обо всем, что видел. — И как раз теперь, в такое время!
Они застали Урсулу во дворе. Она мыла кухонную посуду, а ее маленькая дочурка гонялась за воробьями.
— Мы уже все знаем, — сказала Урсула подошедшему Каспару. — Ах, горемычная! Только этого недоставало. — Слезы выступили у нее на глазах. — Заходи же в дом, — продолжала она, утирая глаза краем передника. — Я сейчас приду. Там хозяин с Икельзамером.
Когда Каспар вошел в горницу, старый Мартин рассказывал сидевшим за столом то, что узнал от Каспара. Мужчины поздоровались молча, чтобы не прерывать старика. Симон был мрачен, как никогда. За последнее время он всей душой привязался к сестренке, которая была на много лет моложе его. Она укрепляла в нем волю к борьбе, и он делился с нею всеми своими заботами. Жене он тоже доверял, но, озабоченная будущим детей, она невольно сдерживала его, ослабляла его решимость. И чтобы не увеличивать груз тяжких дум, одолевавших ее на каждом шагу, он многое от нее скрывал или поверял ей, смягчая.
— А ты знаешь, как они встретились на погосте и что там произошло? — спросил он Каспара, когда старик закончил свой рассказ.
— Я знаю только одно, — решительно произнес Каспар, отрицательно покачав головой, — нельзя допустить, чтобы Кэте погибла, и разрази меня гром, если я не выручу ее.
Симон переглянулся с Икельзамером и спросил:
— Как же ты это устроишь?
Каспар еще и сам не знал как. У него немало друзей среди подмастерьев-суконщиков, и они помогут ему справиться со стражником.
— Да и здесь, в деревне, надо думать, за смелыми парнями дело не станет, — сказал он, обращаясь к Икельзамеру, — чтобы помочь мне освободить Кэте. Нужен только удобный случай.
— Да, уж такие парни найдутся, — с многозначительной улыбкой отвечал сельский писец.
— Насилие, вечно насилие! — со вздохом произнесла вошедшая в комнату хозяйка.
Старик Нейфер, сидевший на лежанке сгорбившись и опершись руками на колени, выпрямился и сказал:
— Ты бы лучше помалкивала, Урсель. Что поделаешь, если для нас, бедняков, нет другого лекарства. Ведь такой ранней весны, как нынче, я за весь свой век не упомню. Знать, это перст божий указует нам, пахарям, что близок день, когда прорастет семя свободы.
— Держи карман шире, получишь, как наша Кэте от Нейрейтерши, — протянула жалобно крестьянка и вернулась к прерванной
— Мы найдем для Кэте хорошего защитника, — крикнул ей вслед Симон.
— Я знаю одного, — сказал Каспар, — только лучшего, чем меч, не найти.
Пауль Икельзамер, смеясь, хлопнул его по плечу, а Симон, который сидел со скрещенными на груди руками, произнес:
— Мы как раз толковали об этом с Икельзамером. Только не забегай вперед. Потерпи немного. В будущую среду сойдемся в «Медведе» и там решим сообща.
Разговор перешел на ротенбургские дела. Каспар, у которого немного отлегло от сердца, отправился домой. Симон, рано поужинав, вышел на площадь. Там было оживленней, чем обычно. Дело было накануне воскресенья, и к тому же судьба Кэте взволновала всех. Пауль Икельзамер остановился, разговаривая с молодежью. Симон отвел в сторону второго старосту, Венделя Гайма.
— Ну как? — спросил он. — Ты решился примкнуть к нашему делу или нет? Ты все боялся, что нас предадут. Теперь уже все приняло такой оборот, что, даже если на нас донесут магистрату, все равно ничто не изменится и ничто нас не удержит. Давай-ка сядем да потолкуем.
Симон повел его к скамье под липой; на бледном весеннем небе уже одна за другой загорались звезды. Усадив его, он начал рассказывать о соглашении, заключенном в Балленберге. Об этом соглашении он вместе с Большим Лингартом уже оповестил многие деревни в ротенбургской округе. До всеобщего восстания, назначенного на судное воскресенье, оставалось еще почти две недели, а из Айшгрунда Бухвальдер уже дал знать, что несколько деревень в маркграфстве Ансбахском поднялись под предлогом традиционной крестьянской «колбасной пирушки».
Вендель Гайм, слушавший с закрытыми глазами, поднял веки, сунул Нейферу свою жесткую, как терка, руку и тихо сказал:
— Согласен.
— Так и знал, что ты нас не подведешь, — подхватил Симон, крепко пожимая его руку. — При нынешних делах не будет большой беды, если мы, оренбахцы, выступим на несколько деньков раньше, чем другие села. Из-за моей сестры, понимаешь. Не можем же мы уйти в Шенталь, оставив ее здесь на произвол судьбы.
— Только… — начал было Гайм, но Симон тяжело оперся рукой на его колено и, понизив голос, продолжал:
— Тут нет никакого риска. Как только мы войдем в Ротенбург, к нам присоединятся цехи. Они хотят сбросить нынешний магистрат и поставить новый, чтобы этой знати там и духу не было. А без нашей помощи им не справиться. Это мне известно не только через моего дядюшку и Каспара, но и от Большого Лингарта, который поддерживает связь со своим шурином, Гансом Кретцером. Они хотят положить конец вековому произволу властей, да и мы не сможем опереться на город, если в магистрате засядут юнкеры вместе с толстосумами.
— Это и слепому ясно, — согласился второй староста.
— Так как же насчет сестры?
— Завтра после обедни дам ответ.
Глава третья
Лишь окончательно порвав с отцом, Макс Эбергард понял, как много для него значит любовь Эльзы. Лишь теперь ему открылось все богатство ее души. Сладостное опьянение первых дней мало-помалу уступило место более глубокому чувству, поглотившему все горести, все печали и закалявшему его волю к борьбе с враждебными силами. Настал час, символически изображенный на его перстне. Дело, конечно, не в том, чтобы с улыбкой на устах протянуть любимому меч, снаряжая его в бой, как когда-то она себе представляла; важно поддерживать его в повседневной борьбе с превратностями судьбы, что ни день наносящей новые раны. И эта борьба требует от каждого не меньшей энергии и выдержки, чем подвиг в бою.