За тех, кто в дрейфе !
Шрифт:
— А что?
— Заходил бы тогда за мной, у меня четыре раза в неделю тренировки в одиннадцать вечера кончаются.
Филатов развеселился.
— А на кой черт мне это надо?
Надя поджала губы.
— Конечно, можешь и не заходить. Найдется еще кто-нибудь, можешь быть уверен.
— Ну, допустим, зайду. А дальше что?
— Проводишь до общежития.
— Исключительно интересно!
— А в воскресенье можешь пригласить в кино.
— Потрясающая перспектива! — С каждой минутой Надя все больше забавляла Филатова.
— А что тебе еще надо?
— Мне надо, — таинственным шепотом сообщил Филатов, — немедленно, не сходя с места, тебя поцеловать!
— Рано. — Надя торопливо встала, сполоснула в мойке чашки. — Но если не будешь очень торопиться, шансы у тебя есть!
Так в жизнь Филатова вошла та самая "художественная гимнасточка", о которой он часто вспоминал на последующих зимовках. С их встречи прошло уже четыре года. Надя закончила институт и сама тренировала малышек в спортивной школе, трижды провожала Филатова в экспедиции и встречала его, а до загса дело никак не доходило. Филатов оказался бешеным ревнивцем, устраивал сцены, Надя бежала за помощью к Барминым, и следовало пылкое примирение, но ненадолго. Раз десять они уже расставались навсегда, и столько же раз Филатов, как побитая собака, возникал у дверей спортивной школы.
— Ну что мне с ним делать? — хныкала Надя.
— Бить, — советовал Бармин. — Бить смертным боем, а потом обливать ледяной водой. Три раза в день по десять минут после еды.
— Меня нужно брать лаской, — возражал Филатов. — Нежностью.
— Из-за него я отказалась от чемпионата города! Старшего тренера он обозвал "блудливым козлом" и пригрозил сдать в утиль, если он до меня дотронется.
— И сдам, — пообещал Филатов. — Чего он хватает за ноги?
— Но ведь я гимнастка. Это его работа. Думаешь, Саша лечит молодых женщин, не дотрагиваясь до них?
— К сожалению, слишком часто дотрагивается, — сухо заметила Нина. — Значительно чаще и охотнее, чем положено хирургу.
В другой раз Бармин насел на Филатова:
— Ну чего ты тянешь? Не говори потом, что я не предупреждал: останешься на бобах!
— Красивая она очень, — вздохнул Филатов. — Не для меня.
— Брось, ты тоже не лыком шит. Скажем прямо, рожа, глаза разбойничьи, но именно эта дикость и нравится женщинам. Ведь любишь?
— Вопрос! Только… зыркают на нее, гады. Не могу, руки чешутся.
— И хорошо, что зыркают! — заорал Бармин. — Гордись этим, осел! Пиши ей стихи! Могу даже подсказать первую строчку: "Я помню чудное мгновенье".
В результате такой интенсивной обработки наступил длительный сравнительно мирный период, однако у Нади неожиданно заболел отец и она уехала к нему сиделкой, и Филатов опять ушел в дрейф, не расписавшись. Но фотокарточку Нади на сей раз впервые поставил, не таясь, на тумбочку у своих нар, о чем Бармин не замедлил сообщить Нине, а та поделилась важной новостью с Надей, важной потому, что по традиции полярник вешает или ставит у постели фотокарточки только жены или невесты.
…Несмотря на то, что перед дрейфом старые недруги Дугин и Филатов по требованию Семенова обменялись рукопожатием, их отношения теплее не стали. Работали они согласно, повода для ссоры не искали, но своего напарника Филатов по-прежнему не любил: словами простил, но душою простить не мог и не верил его дружелюбию ни на грош. Дугин же, очень ценивший мир и согласие с теми, кого почитал ровней или посильнее себя, подчеркнуто уступал в мелочах, входил в домик на цыпочках, когда Филатов спал, но в друзья не лез и разговоров по душам тактично не поднимал. И хотя это был не подлинный мир, а скорее, как говорил Кирюшкин, «вооруженное перемирие», отношения двух бывших недругов ни у Семенова, ни у Бармина озабоченности не вызывали.
Время стирает острые углы, обтесывает человека, и с годами из суждений Филатова о людях исчезала легковесная размашистость, он становился терпимее и удерживался, как учил его когда-то Гаранин, от односторонних оценок: то накапливался жизненный опыт. Филатов взрослел. Если раньше, невзлюбив кого-либо, он видел его лишь в одном цвете, то теперь в том же Дугине он стал уважать редкостную даже для полярника отдачу в работе, чего не желал замечать раньше, и объективно признал, что сравнение здесь не в его пользу; еще признал за Груздевым право на скрытность и некоторое высокомерие, не потому, что тот был умнее других (Бармина и Семенова, например, Филатов ставил выше), а потому, что держал себя Груздев с достоинством, голову ни перед кем не гнул, самой черной работы не чурался и вообще оказался хорошим парнем: по своей охоте предложил Филатову заниматься с ним физикой и без всяких скидок, но доброжелательно, разбирал его стихи. Теперь Филатову было стыдно, что поначалу он третировал безответного тихоню Рахманова, а ведь какой отменный метеоролог оказался. А вот Непомнящий, перворазрядник-боксер и балагур, которого с первого же знакомства Филатов сразу определил в кореши, с течением времени нравился ему значительно меньше: когда строили аэродром и Семенов каждому давал норму, этот здоровый малый быстро расчищал свой участок и старался тихо улизнуть.
Но лишь в одном случае Филатов дал волю чувствам и, не поддаваясь уговорам и даже личной просьбе Семенова, со всем пылом возненавидел аэролога Осокина.
С первого взгляда!
Когда они впервые встретились на береговой базе, Филатов остолбенел: да ведь это тот самый верзила — те же клочковатые рыжие волосы, вихляющая блатная походка и нагловато-веселые навыкате глаза. У Филатова будто заныл выбитый в той драке зуб и вскипела кровь: он! Виду не подал, а поделился подозрением с Барминым и попросил на медосмотре взглянуть, нет ли у Осокина под коленкой шрама. И хотя шрама не оказалось и вообще выяснилось, что в тот год Осокин зимовал на Четырехстолбовом, избавиться от своего подозрения Филатов не мог: встречал по пять раз на дню Осокина и видел забор у новостройки в глухом переулке и трех хохочущих подонков.
— Но ведь у него полное алиби, — убеждал Бармин.
— Мог прилететь в отпуск.
— А шрам?
— Зажило, как на собаке, — упрямился Филатов.
Скрыть на станции ничего нельзя, и вскоре заметили, что Филатов по поводу и без повода цепляется к аэрологу, вызывает его на ссору. Кто в аврал на разгрузку самолетов норовил последним выйти? Осокин. Кто из ракетницы медведя Мишку искалечил? Конечно, Осокин, никто другой на такое не способен. Из-за кого ящик с резиновыми оболочками для зондов в разводье утонул? Осокин при подвижках струсил, убежал от разводья. За Осокина вступился Непомнящий, уязвленный тем, что Веня его отдалил; за Непомнящим потянулся Ковалев, в коллективе назревала склока, и Семенов вызвал Филатова к себе. Тот угрюмо выслушал доводы начальника, вяло пообещал сдерживаться и с месяц был верен своему слову, пока не произошел такой случай.
Попасть в приятели к Филатову стремились многие, в любом домике он был желанный гость, и заполучить Веню с гитарой на вечерок в свою компанию считалось большой удачей.
Однажды, вернувшись с вахты, он застал у себя Осокина. У него день рождения, официально чествовать будут в субботу за ужином, а сегодня он и его соседи по домику, Непомнящий и Рахманов, приглашают Веню на дружеский чай. Словом, Осокин явно давал понять, что он уже забыл Венины нападки в начале дрейфа.
— Я и в субботу за твое здоровье пить не стану, — сбрасывая унты, сообщил Филатов. — Мотай, друг, мне отдохнуть надо.