Заарин
Шрифт:
Петр Кириллович давно смотрел под ноги, по сторонам, но ничего похожего хоть на какое-то средство защиты на глаза не попадалось. Сейчас его устроил бы полуметровый обрезок водопроводной трубы или арматуры, на худой конец — увесистый булыжник, оружие пролетариата, мать его… Но — чисто. Словно выметены обочины. Субботник, что ли, здесь прошел незапланированный?
Шагах в двадцати от себя, у входа в магазин «Стройматериалы», Петр Кириллович заметил курящего охранника в форменной куртке, с рацией и кобурой на бедре. Он только что вышел из-за угла, отливал, вероятно…
Вот
Собравшись, Петр Кириллович оглянулся — за спиной никого, впереди тоже. Его засаленный рабочий комбинезон здесь, в промзоне, подозрений вызвать не должен, напротив. Работяга с соседнего склада выскочил на пять минут за бутылкой или, может, уже с ней, родимой, назад идет…
Тут же прямо под ногами (о чудо!) он увидел крупный продолговатый булыжник. Обкатав его чуть ли не до блеска, последний ледник придал ему замысловатую форму пол-литровой бутылки.
Не замедляя шага, Петр Кириллович нагнулся, поднял камень с асфальта и засунул его в нагрудный карман комбинезона. План возник мгновенно.
Не дойдя до охранника пару шагов, Петр Кириллович остановился и, приветливо улыбнувшись, спросил:
— Земляк, сигаретой не угостишь?
Охранник улыбнулся в ответ…
Глава 9
ВОДИТЕЛЬ САМОСВАЛА
11.22. Деревня Хандабай
Ни печных труб, ни деревца, ни травинки, сплошная плоская равнина, усыпанная золой и пеплом. Так теперь выглядело место, на котором совсем недавно стояла большая, шумная деревня Хандабай.
Оставшихся на пепелище кошек да собак, коров да овец одних увели хозяева, другие сами разбрелись. В поисках зеленой травы и чистой воды они ушли на берег Олхи.
Николай Зуев стоял на месте своего дома. Жалости особой не испытывал: дом был дрянь, развалюха с дырявой крышей, латать которую Зуев и не думал. Он на сверхурочной работе надрывался, по две, бывало, смены подряд вкалывал и давно откладывал каждую, даже и нелишнюю копейку на новый дом, но, конечно, не здесь, а в поселке.
Он еще ребенком в лицее решил, что жить, когда вырастет, будет среди этих хорошо одетых детей, которых родители или прислуга привозят на крутых тачках, а не в деревне, где сплошь алкаши да оборванцы. А все почему? Жить не умеют. И не хотят! А он, Николай, хочет. И умеет. Научили в детстве еще…
…Пятиклассник Коля стоял чуть в сторонке от школьного буфета, а ученики с первого по третий несли ему свои деньги. Добровольно отстегивали от папашиных сумасшедших заработков. Попробовали бы не отстегнуть добровольно… Значение слова «рэкет» он уже и тогда знал.
Вон тот мальчик с фингалом под глазом попробовал, а тот, с двумя, аж дважды, придурок настырный…
Коля уже подумывал обновить свой довольно обветшалый, вышедший из моды гардероб. Кроссовки на одном третьекласснике ему очень приглянулись — беленькие, фирменные, но маловаты по размеру будут, обидно…
Однажды Колю окружили семиклассники. Среди них оказался брат того, настырного. Проболтался все-таки…
Коля не трогал тех детей, у которых есть старшие братья или сестры, понимал, чем это может для него обернуться. Но лицеистов из коттеджного поселка знал хуже…
Колю увели в школьный сад, где били долго и жестоко, когда упал — ногами.
Перед тем как уйти, брат настырного, приподняв окровавленную голову Коли за волосы, сказал:
— Узнаю, что опять шакалишь, ваще убью! Понял, щенок?
Тот понял и шакалить перестал. Обиды на избивших его пацанов не держал — все правильно, по-честному. Отомстить не пытался. А уж жаловаться учителям… За стукачество его убили бы свои, деревенские, и были бы тысячу раз правы.
Мир так устроен. Он жесток, но справедлив. Чтобы иметь бабло, надо вкалывать, а уж если воровать, так с правильными, реальными пацанами. Таковых он знал, но блатной их компании сторонился. Спасибо, насмотрелся. У него самого отчим такой — чаще в тюряге, чем дома…
Николай решил зарабатывать честно. Потом и кровью.
Зуев присел на корточки и просеял сквозь пальцы золу. Хмыкнул с удивлением. Зола была однородной темно-серой массой без посторонних примесей. Разве бывает так? Что, даже гвозди сгорели? А где печь? Виданное ли дело, чтобы от большой русской печки не осталось ни кирпичей, ни заслонок чугунных?
Вдруг он услышал утробное ворчание и поднял голову. В двух шагах сидел его пес Шарик, крупная полукровка, которую он держал на цепи у входа. Мать его, породистая лайка, с которой еще дед ходил в тайгу, давно сдохла. Сын пошел в мать размером и расцветкой, светло-серой, без единого пятнышка, но туп был непроходимо. Николай пытался учить его, брал пару раз на охоту — бесполезно. Головой явно пошел в папашу, приблудную дворнягу, все-таки исхитрившуюся обрюхатить красивую умную сучку. Любовь, как известно, зла… Впрочем, тут и не любовь вовсе, инстинкты…
— Жив, значит, бродяга? Иди сюда.
Шарик подошел на полусогнутых, поджав хвост. Как и вся семья, кроме сыновей, хозяина побаивался. Был он без ошейника.
— Сорвался, значит, с цепи. — Николай потрепал пса по загривку, — Молодец.
Тот завилял хвостом и попытался лизнуть руку хозяина.
— Не балуй!
Зуев поднялся на ноги и в последний раз окинул взором пепелище. Здесь он родился, но больше сюда не вернется. Никогда.
Сгоревшее имущество было все-таки жаль. Тряпье, в том числе и детское, мебель, советская еще, холодильник, правда, допотопный, большой телевизор с плоским экраном… Уговорили купить все-таки, разорился на штуку баксов, эх…
Но это все мелочи, деньги-то на счете в банке, а тот государственный, сгореть не должен.
По-настоящему жалко было охотничий нож и ружьишко, тулку, еще от деда-промысловика оставшиеся. Одно грело сердце: гордость свою, помповый дробовик Winchester 1300 Marines он дал на время приятелю за пару ручных гранат Ф-1. Тот мужик не бедный был, но хотел опробовать дробовик в деле, прежде чем брать такой же себе. Не всякому подходит это специфическое оружие.
Николай как чувствовал, ей богу! Никогда ведь никому не давал, а тут захотелось иметь пару гранат. Рыбу глушить, да и так, мало ли для чего в хозяйстве они пригодятся?