Забавы высших сил

Серова Марина Сергеевна

– А какой номер дома у вас в Скотовке? – спросила я бабушку Спесивцева уже в коридоре.

– Двадцать второй. Самый последний. Прямо у леса стоит. Мы с Аркашкой вот недавно ездили по грибы туда.

Еще минут десять мне пришлось из вежливости снова прослушать рассказ о белых и подосиновиках и о том, как их надо готовить. Лучше бы в этот момент вместо меня тут находилась гурманка Виола Андреевна, которая так желала узнать секрет рецепта.

Поблагодарив Марию Петровну за теплый прием и понимание ситуации, я распрощалась с ней, облегченно выдохнув, когда оказалась за дверью. Путь мой лежал в ближайшее бистро, пиццерию или что-то наподобие.

Пройдя с гордо поднятой головой мимо так и сидевших на лавочке двух бдительных бабушек, я кинула им через плечо: «До свидания». Старость надо уважать. И, услышав активный шепот у себя за спиной, направилась к «мишели».

* * *

Ближайшая забегаловка под названием «Три толстяка» оказалась буквально за углом десятиэтажки. Кто же додумался так назвать кафе? –

подумала я, входя внутрь. Если человек хоть немного комплексует из-за своего лишнего веса, он, по-моему, никогда не войдет под такую вывеску. Или это рассчитано исключительно на таких стройных, как я? Интересно, а родственники Юрия Олеши, если таковые есть, имеют право потребовать определенных выплат от кафе за использование названия его бессмертного произведения? К удивлению, я увидела за столиками не трех, а даже пятерых толстяков. Весьма упитанные мужчины и женщины, сидя за разными столами, что-то с аппетитом уплетали. Да еще парочка худосочных студентов изучала коричневую папку с золотым тиснением – «Меню». Я села за столик возле окна в ожидании официантки. Когда она подошла ко мне, протягивая такую же папку, я без промедления запросила две порции оладий со сметаной в одну тарелку и чашку кофе по-турецки.

– Оладьи? – переспросила смазливая девица в розовом фартучке с рюшками так, словно я заказала маринованного птеродактиля.

– Для вашего заведения такой заказ вызывает большие трудности?

– Нет, но придется немного подождать, – извиняющимся тоном проворковала она.

– Немного – это сколько? Пока подойдет дрожжевое тесто? – решила я уточнить время, которое мне всегда дорого.

– Минут двадцать, – ответила официантка и, заметив разочарование в выражении моего лица, поправилась: – Пятнадцать. Пятнадцать минут подождете?

– Ладно, жду, – милостиво согласилась я. – У вас тут курят?

– Вообще-то не приветствуется, но я сейчас принесу вам пепельницу, – улыбнулась она, довольная тем, что не потеряла клиента с предполагаемыми чаевыми.

Ожидая заказ, я закурила и подумала о том, как мне не хочется ехать к забулдыге Анатолию Воскобойникову. Знаю я эти бомжовники и малинники. Вонь и грязь раз в сто превышают санитарные нормы. Да еще неизвестно, кто там сейчас окажется. Хорошо, конечно, если их будет всего двое – Анатолий и искомый мною Алексей. Но на это мало надежды. Если парень основательно подготовился к побегу с зубной щеткой, то искать его придется все-таки в Скотовке. Это в лучшем случае. Чего же он так испугался? Вряд ли виноват сам. Боится того, кто это сделал? Но кто? Все немногочисленное окружение Аркадия Костромского не вызывало у меня особых подозрений. Слишком мелкие сошки. Да и мотивов для совершения такого преступления у них крайне мало. Разве что кто-то из них нездоров психически. Некоторым образом мысль о кейсе с миллионом долларов, о котором поведала стоматолог Марина, засела у меня в мозгу. Надо все-таки проверить, кто на самом деле кинул в почтовый ящик Костромской те доллары. Предполагать, что это сделала ее сбежавшая подруга Пушкарева Галина Дмитриевна – одно, а знать наверняка – совсем другое. Пожалуй, она пойдет у меня следующим этапом. Если уж она Костромскую кинула с кредитом, то вряд ли поступила бы так благородно, да еще и инкогнито. Такие обычно если и не вывешивают плакаты, то громко заявляют о своих благостных деяниях. Мне с трудом верилось, что Пушкарева отправилась за границу. С ее-то долгами и кредитами. Ну, максимум Турция по туристической путевке, и поработать там кастеляншей. Но не в Америку же! Когда Анастасия Валентиновна назвала эту страну, мне даже ухо резануло. Думаю, она просто сменила место жительства по России или даже по нашей области, а то и того проще – поменяла адрес в самом Тарасове. Так, кто у них там общая подруга? Ромашкина Лариса Петровна. Прекрасная все-таки у меня память. Даже телефон ее домашний не забыла.

Мои размышления прервали дымящиеся пышные оладышки, что подали мне точно в срок. Шесть штук. Две горки сметаны и даже несколько размороженных ягод вишни венчали этот кулинарный шедевр на большой квадратной тарелке. Да и кофе источал недурственный аромат. Как бы только самой не превратиться в одного из трех толстяков после такого усиленного питания.

Я осталась абсолютно довольной приемом данного заведения. Зря я вначале уничижительно назвала его забегаловкой. Покидая кафе со сказочным названием, я одарила официантку в кокетливом фартучке щедрыми чаевыми.

Вот теперь я была морально подготовлена для посещения, так сказать, опустившихся слоев населения. Поехали, моя девочка «мишель». Нас ждут великие открытия!

Во двор Воскобойникова мне заехать не удалось. Под низенькой сводчатой аркой был приварен железный забор с калиткой, на которой с внутренней стороны висел ржавый амбарный замок. Никаких кнопок, звонков и кодов на калитке не было. Только этого еще не хватало, почти огорчившись, подумала я, пачкая руки ржавчиной. Но, к счастью, замок не был заперт. Просто бутафория. Я вытащила его из петель, свободно вошла в арку и водрузила замок на решетку забора, чтобы было проще выйти обратно. Оставалось только протереть руки влажной салфеткой. Что я и сделала, оказавшись в маленьком дворике, который окружали три двухэтажных домика. Так называемый старый жилфонд. Я бы скорее назвала его древним. В таких домиках еще в девятнадцатом веке жили какие-нибудь ремесленники, мелкие чиновники или обедневшее дворянство.

После революции их либо расстреляли, если они не успели сбежать в Харбин, либо уплотнили, сделав из таких особнячков коммунальные квартиры, где уже стала проживать не одна их семья, а еще пять-шесть чужих. Вот представьте себе такой кошмар: живете вы в доме, построенном на собственные средства, передаете по наследству внукам, затем правнукам. У вас свой устоявшийся быт. Но тут приходит дядя в потертой кожанке с красной гвоздикой в петлице и большим «маузером» на ремне и говорит: «Властью, данной мне Советской властью, повелеваю принять в свои апартаменты шестнадцать обездоленных граждан молодой нашей республики!» И в ваш уютный домик заселяются шестнадцать Воскобойниковых. «А если кто не согласен…» – продолжает дядя в кожанке и достает «маузер» как аргумент, не требующий дальнейших переговоров. И вот на старости лет со своей многочисленной семьей и кухаркой в придачу вы перебираетесь на первый этаж в комнату, что раньше называлась «людская». Каминный зал у вас становится общей кухней с пятью керогазами, ковры и китайские вазы пропиты новыми жильцами за ненадобностью уже за два дня, паркет идет на отопление печи, поскольку дрова быстро закончились, а новые нарубить никому неохота. С утра до ночи и с ночи до утра вас утомляют их разногласия в бывшем каминном зале и песни про интернационал. Бр-р. Ужас! Да, социализм – светлая эпоха, прошедшая под лозунгом «Долой дворцы, мир хижинам». Вот в такую хижину с покосившейся деревянной дверью, открытой настежь, я и вошла. В длинном полутемном коридоре, освещаемом единственной лампочкой Ильича, я обнаружила по бокам четыре закрытые двери, обитые одинаковым черным дерматином и расположенные напротив друг друга. Впереди просматривалось большое помещение, вероятно, именуемое общей кухней. Там вообще дверь отсутствовала. «Интересно, как они будут ею пользоваться зимой? У них ведь все борщи перемерзнут», – подумала я, приблизившись к жилищу под номером два. Для начала я прислушалась, приложив ухо к холодному дерматину. Тишина. Не обнаружив звонка, я постучала по косяку двери. Ответа не последовало. Не желая сдаваться, я дернула шаткую ручку, и дверь легко поддалась. Перед моими глазами открылась следующая картина: прямо посреди комнаты… Нет, сначала опишу ее интерьер, который того заслуживает. Иначе потом забуду.

Комната оказалась довольно просторной, в три окна со старыми двойными рамами. В одном углу располагалось большое низкое ложе без спинок, как топчан, рассчитанный минимум на трех человек. Застелено оно было китайским пледом с изображением тигра среди джунглей. В другом углу стоял длинный узкий деревянный стол без скатерти, на котором навалено множество предметов кухонной утвари и пустых бутылок. Вдоль стола расположились четыре массивных табурета. Было похоже, что перечисленная мебель сделана вручную. Кроме того, под столом находились два больших пенька, какие можно встретить в лесу. Скорее всего, они при надобности превращались в посадочные места. В углу при входе прямо из стены торчали огромные гвозди, имитирующие вешалку. На них – какое-то тряпье и, что удивительно, настоящая шляпа «цилиндр». Довольно потрепанная, потерявшая идеальную форму и блеск, но настоящая, как будто оставшаяся здесь с того самого девятнадцатого века. Но еще больше меня удивил огромный телевизор-плазма, прикрепленный на противоположной от ложа с тигром стене. Полы, как и в общем коридоре, были деревянные, с облупившейся коричневой краской, стены просто беленые и грязные, а под высоким потолком… Вот теперь о главном.

Прямо посреди комнаты стоял пенек, на нем – табурет, а на них, под потолком, стоял мужчина лет сорока на вид. Невысокий, худощавый, русоволосый, с пробивающейся на висках сединой, босой, одетый в клетчатую фланелевую рубашку непонятного от многочисленных стирок цвета и синие спортивные штаны с оттянутыми коленками. В руках он держал обычную бельевую веревку, скрученную петлей, которую пытался привязать к толстому крюку в потолке, на который раньше вешали массивные люстры. Теперь же рядом с ним свисала на длинном шнуре та же лампочка Ильича. Она-то и мешала потенциальному самоубийце завершить кропотливые манипуляции с веревкой, путаясь под руками. На мое появление он никак не прореагировал, будучи полностью поглощенным своим занятием.

Я слегка кашлянула, чтобы не напугать его громким приветствием, которое, как вы понимаете, в данный момент было неуместным. Но и этого оказалось достаточно. Мужчина резко обернулся, конструкция под ним пошатнулась, он лишь успел глупо улыбнуться, произнести слово «ангел», очевидно приняв меня за небожителя, и полетел вниз. На ногу ему шлепнулся массивный табурет, и только тогда мужчина пришел в себя, громко разойдясь в ненормативной лексике.

Я быстро подбежала к нему и помогла подняться. Но он тут же уселся на устоявший на месте пенек, принялся растирать ушибленное колено и беспрестанно материться. Через некоторое время успокоился и наконец обратил на меня внимание.

– Ты кто? – спросил он, глядя на меня снизу вверх.

– Иванова, – коротко представилась я.

– А-а, ясно, – кивнул он, поднялся с пенька и, заметно прихрамывая, направился к столу.

Там он позвенел пустыми бутылками, проверяя их на содержимое, но, не обнаружив в них ничего целебного, обратился ко мне:

– Слышь, Иванова, дай полтинник. Не могу, колосники горят. Третий день ни капли. Я тут быстро. К соседке. У нее есть, а она – сука, в кредит больше не дает. Вишь, до чего дошел, – и он указал на крюк в потолке, на котором осталась висеть веревка.