Заблуждение велосипеда
Шрифт:
А это недальновидно.
Красавица, ничего не попишешь.
Мы с новорожденным Темой приехали из роддома. Ломит все тело, жар, ни фига не соображаю.
Сидим за столом с родителями моего мужа, «отмечаем».
Они уезжают домой. Я валюсь с ног в буквальном смысле слова, без всяких аллегорий.
— Знаешь, доченька, — говорит моя мама просительно и робко. — Отпусти меня, пожалуйста, в Дом литераторов, там сегодня вечер газеты «Московские новости»…
— Ну конечно, иди…
Какая разница, что я отвечу? Все равно
— Ой, спасибо, доченька, спасибо, — начинает оживленно собираться и прихорашиваться. — Все упадут, когда меня увидят, я же всем сказала, что ты сегодня из роддома… Штейны вообще обалдеют!
И она смеется от радости, что произведет впечатление, удивит.
Главное, чтобы Штейны обалдели.
Мой бедный муж, прилетевший со съемок из Средней Азии, только чтобы встретить нас из роддома, засыпает.
А я остаюсь разглядывать сына. У него большие щеки и длинные, длинные ресницы. Спит с важным видом. Отличный!
Как раз такого-то я и хотела.
Главное, обеспечить его тремя необходимыми составляющими счастливого детства:
ВЕЛОСИПЕДОМ
СОБАКОЙ
ПАПОЙ
Бедная, бедная мама, делавшая какие-то немыслимые операции по подтягиванию кожи лица и зашиванию оной в районе затылка, подрезавшая веки, чтобы молодо выглядеть, бедная мама, давно превратившаяся из полной накрашенной красавицы-блондинки в серенькую, похожую на мышку, постоянно зябнущую старушку, а потом в ангела, в крестик на Ваганьково.
Бедные, бедные красавицы…
Тетя Аня Масс в платьице с рюшечками на нашем крыльце — персонаж замечательный!
Папа ее, Владимир Захарович, автор сценария комедии «Веселые ребята», дружил с моим папой. Мой папа вроде бы поддерживал первые шаги тети Ани в детской литературе, давал ей рекомендацию в Союз писателей. Она любила повторять, что обожает его, что он для нее едва ли не учитель, и т. д. Ко мне тетя Аня всегда испытывала недоверчивую неприязнь. Я с детства это чувствовала. Может, потому что она считала себя большим специалистом по детям, а я в ее представления о том, что детям нужно, как-то не укладывалась. Не любила мороженое, например. Она мне не верила, думала, я выпендриваюсь. Ну не могут дети не любить мороженое!
Уже теперь, когда я давно выросла и стала матерью семейства, эта чудеснейшая гуманистка, обожательница моего отца, поспособствовала изведению моей собаки.
Бородатый Боцман убегал с нашего участка и бегал по поселку самостоятельно. Все его знали и любили.
Попался навстречу прославленный комедиограф Рязанов, создатель добрых комедий. Чисто профилактически, чтобы Боцман не подрался с его собакой, стал отмахиваться палкой.
Боцман тяпнул его.
Поскольку создатель добрых комедий являлся тогда председателем правления нашего дачного кооператива, местным «швондером», он распорядился Боцмана из поселка убрать.
(Вообще, народные любимцы, общепризнанные творцы светлого и доброго, вот как раз те самые, которые «любят людей», часто на деле оказываются крайне эгоистичны и жестоки к окружающим.)
Нас на даче не было. Боцмана и убрали. Тетя Аня знала, как и куда, но мне не сказала.
Неужели солидаризироваться со мной? Я-то кто такая? Смешно… Конечно же, с тем, кто главный, у кого и мошна потолще.
Обожательница моего папы. Шавка лакейская.
И мама моя тоже была на стороне изводителей Боцмана. Подумаешь, маленький внук рыдает, где его любимая собака… Такого человека тяпнули!
Ну, сейчас всякие там тети-моти начнут гнусавить, мол, как же так, да что она себе позволяет, как можно про уважаемых людей, про родную маму в таких выражениях…
Но это честная книжка, ясно?
Чест-на-я.
Не хотите — читайте другую.
Хотя теперь почему-то всех жалко. Даже тетю Аню. Тинэйджер лет семидесяти с ярким рюкзачком на спине.
А «радионяня» Ирина Ивановна скоро получила отставку. Через каких-то общих знакомых выяснилось, просочилось, что перед войной она жила в Ленинграде и у нее был покровитель из партийного начальства. И когда началась блокада, он предоставил ей целый грузовик для вывезения антиквариата, коего у нее было навалом — она все делала какие-то туманные намеки про свое чрезвычайно знатное дворянское происхождение.
И эта дама преспокойно вывезла свое барахло на Большую землю.
А ведь могла бы набить грузовик детьми, обреченными на блокадную смерть.
Моя мама, пережившая военный голод в Москве, просто позеленела от бешенства.
— Вот сучка, эгоистка, вот дрянь! Ноги ее в нашем доме больше не будет!
Отчасти справедливость восторжествовала. Но поздно. Вот если бы тогда, когда я пыталась помириться с мамой на крылечке…
Наутро снова явился дядька с желто-седыми волосами.
— Косить умеешь? — спросила мама. — Бери косу в беседке, коси.
Косить дядька не умел катастрофически. Стер ладони до крови, как-то неровно подстриг косой небольшую часть наших сорняков и ушел. Вместе с косой.
Через несколько дней мама встретила гурьбу разнорабочих на аллее.
— У вас такой есть, с вами ходит, седой, высокий, Володей зовут, скажите ему, чтобы косу вернул, а то в милицию заявлю, — «напугала» мама.
— Седой? — переспросили работяги. — А, так это Володька Набоков, в Фоминском живет, у сестры.
Еще через некоторое время Владимир Набоков вернул сломанную косу да вдобавок принес лукошко отменной малины, в качестве извинений. Но работу ему больше не давали, уж больно безрукий мужчина.
Утром смотрю с балкона — из нашего чайного домика выходит Владимир Набоков.
— Вы что там делали?
Смущенно улыбается, разводит руками, ничего толком не может сказать.
Ушел.
Вхожу в чайный домик. На старом продавленном топчане, который все никак не соберемся вывезти на помойку, лежат стопкой какие-то штаны, пиджаки, рубашки. Кипятильник. Кусок зеркала. Допотопный бритвенный станок.