Забытая трагедия. Россия в первой мировой войне
Шрифт:
Послание Бетман-Гольвега германскому генеральному штабу говорит о глубоком разочаровании: неразумно обрывать последнюю возможность достижения компромисса с Британией. Канцлер выступил против бомбардировок Лондона. «Ни одно английское правительство, если оно попытается договориться с Германией, не продержится и дня». Правящие Германией Гинденбург и Людендорф были разочарованы в оказавшемся слабым правительстве. Это определило судьбу Теобальда Бетман-Гольвега. Новым канцлером Германии стал прусский чиновник доктор Георг Михаэлис, выступивший против своеволия депутатов: «Я не думаю, что германский рейхстаг годится для того, чтобы решать вопросы войны и мира по собственной инициативе» {447} . Кайзер впервые за двадцать лет принял представителей практически всех германских партий (за
В июле 1917 г. Михаэлис обсуждал возможности дезинтеграции Российской империи. Литва должна стать «независимым герцогством» во главе с германским герцогом. Получает развитие идея отрыва от России Украины. Контакты с украинскими националистами установлены, и их успешное развитие зависит от обещания им Восточной Галиции. Неуютнее всех чувствовали себя австро-венгры: две крупнейшие державы — Соединенные Штаты и Россия — официально поддержали принципы национального самоопределения.
На совещании в Кройцнахе 9 августа 1914 г. германская официальная позиция в отношении России включила в себя отрыв от России Украины на юге и Ливонии, Эстонии и Финляндии на северо-востоке. Генеральный штаб выразил пожелание использовать сепаратистское движение на Украине, чтобы «спокойно и дружески повернуть ее к нам». Военные и политические лидеры Германии согласовали схему расширенной Миттельойропы вокруг четырехугольника Германия — Австро-Венгрия — Болгария и Турция, простирающегося от Северного моря до моря Красного.
Но новый министр иностранных дел Кюльман был далек от веры военных в возможность поставить Британию, Америку и всех прочих на колени. Предпочтительнее был компромисс с Лондоном на основе трех уступок: 1) сохранение Франции как великой державы; 2) сохранение бельгийской независимости; 3) гарантии того, что Германия не укрепится на бельгийском побережье. Кюльман понимал значение Бельгии для британской политики последних четырехсот лет, направленной на предотвращение господства одной державы в Европе. Он склонялся к тому, чтобы заключить мир с Западом и обратить германскую энергию на другие направления.
Британские сомнения
Хейг полагал, что немцы находятся на пределе человеческих возможностей, и делал вывод, что требуется фронтовая активизация. Его поддержал южноафриканский генерал Смете: наступать — моральная обязанность англичан. Хейг уверял, что совершит на Ипре в 1917 г. то, что ему не удалось на Сомме годом ранее, благодаря двухмиллионной армии. Он не очень представлял себе, почему эта грозная сила должна ждать удара противника, отбивая его газовые атаки. Наступление Хейга началось 31 июля 1917 г. трехтысячепушечной артподготовкой. То была прелюдия к броску девяти британских и шести французских дивизий на двадцатикилометровом участке. Два дня боев дали больше, чем любая из прежних битв на Западном фронте — 7 километров до деревни Пашендель. В плен были взяты 5 тысяч немцев. 6 августа 3-тысячный русский отряд в качестве символа союзнической солидарности высадился в Шотландии для участия в боях на Западном фронте. Жестокий дождь ослабил британский порыв, а немцам дал возможность перегруппироваться.
И все же в Лондоне дело вовсе не виделось безнадежным. Позитивным фактором был выход на боевые позиции Соединенных Штатов. Да, Россия принесла большие жертвы, она истощена. Но она способна решить «пассивную» задачу — сохранить гигантский фронт, отвлекающий много германских дивизий. Лидер социалистов Гендерсон знал, как флюидна обстановка в Петрограде. Отвернуться от «бедной России с ее рождающейся демократией» значило бы, помимо прочего, подвергнуть серьезной опасности будущее самой Британии {449} . Антагонизированный военный кабинет послал министра-лейбориста в отставку.
Стратег и скептик, премьер-министр Ллойд Джордж уже сомневался в наличии у России сил и возможностей восстановить фронт. Летние месяцы 1917 г. давали скептицизму все более весомые подтверждения. Нужно ли в условиях растущего бессилия Керенского делать на него ставку? И шире — что произойдет, если русский фронт рухнет, а американские войска все еще будут тренироваться в своих лагерях за океаном? Можно ли позволить себе риск потерять все сразу? Опасения британского премьера были столь серьезны, что, пожалуй, в первый раз Ллойд Джордж задумывается над возможностью заключения сепаратного мира на Западе {450} . Наступление Хейга захлебнулось. Англичане потеряли шестьдесят тысяч солдат за три недели боев. Премьер наметил контуры возможной сделки: возвращение немцам их африканских колоний в обмен на уход германских войск из Бельгии. На Восточном фронте, если русский колосс падает неудержимо, пусть будет, что будет. В беседе с одним из секретарей короля Георга Пятого 14 августа Ллойд Джордж дал нелестную оценку своим ведущим полководцам. Премьер был сторонником ухода от лобового удара по Германии и призывал искать слабые места противостоящей коалиции. Следовало помочь итальянцам, выйти к Австрии и заставить ее подписать мир.
Бьюкенен после ухода Гучкова, Милюкова, Львова теряет веру в союзнические способности России; «Для нас пришло время сказать откровенно русскому правительству, что мы ожидаем сосредоточения всей энергии русских на реорганизации армии, на восстановлении дисциплины на фронте и в тылу». За завтраком с Керенским 11 августа 1917 г. Бьюкенен потребовал включения Петрограда в прифронтовую полосу, чтобы на основе законов военного времени восстановить в нем дисциплину. Лишь только тогда Британия будет поставлять российской армии артиллерийские орудия, Керенский вспылил: «Если вы намерены торговаться насчет артиллерии и не хотите помогать России, то вам лучше сказать об этом сразу». Бьюкенен: «Мы не собираемся посылать на фронт артиллерию, если ее могут захватить германцы» {451}.
По мнению Бьюкенена, Временное правительство, отказавшись расправиться с большевиками, упустило свой шанс в июле. Августовский состав правительства не внушал ему доверия. Такие блестящие люди, как Плеханов, не вошли в него, будучи, прежде всего, патриотами, а потом уже социалистами. Осведомленные люди вроде Гучкова придерживались мрачных взглядов на будущее: если война продлится до зимы, армия распадется сама собой. Нынешнее правительство безнадежно — у него нет шансов спасти страну. Социалисты ведут Россию к гибели. У России нет средств финансировать военные заказы, это должны взять на себя англичане и американцы, «если мы желаем, чтобы Россия выдержала зимнюю кампанию» {452} . Бьюкенен начал приходить к мнению, что решить задачу мог бы лишь генерал Корнилов. В августе 1917 г. британский премьер тоже начал терять веру в эсеровское правительство России.
Керенский продолжал цепляться за своего самого могущественного британского союзника. Внутри страны Керенский стремился показать, что не упускает шансов выработки условий мира, а вовне убеждал союзников, что речь идет вовсе не о сепаратизме России. Но в Лондоне, кик и в Париже, уже решили, что, если русское революционное— руководство попытается заочно заново определить военные цели союзников, против него следует выступить единым фронтом. В августе 1917 г. в качестве британского секретного агента в Россию прибывает писатель Соммерсет Моэм. «Моей задачей являлось вступить в контакт с партиями, враждебными правительству, с тем чтобы выработать схему того, как удержать Россию в войне и предотвратить приход к власти большевиков, поддерживаемых Центральными державами» {453}.
Нокс в Лондоне обрисовал кабинету министров картину угасающей России. «Огромные массы солдат не желают воевать; в промышленности дело приближается к анархии; виды на урожай катастрофические. Если Керенский выступит с предложением сепаратного мира, огромное большинство страны поддержит его». Русские еще не созрели для демократии. «Им нужно приказывать, что следует делать». Движение Корнилова нужно поддержать {454} . Но, похоже, этот совет уже запоздал. Керенский с яростью выступил против Корнилова, словно ослепнув на левый глаз.