Забытые-2: Тишина взаймы
Шрифт:
Так вот где ты застрял, пройдоха… И ни к тебе, ни к Дорогу спешить теперь нужды нет. Ты их обоих вытащишь из-под обломков бывшей западни – и старший, и опытный, и знающий. Вытащишь и отведёшь в безопасное место. А дыхания Зноя, полагаю, больше нет. И я так опростоволосилась с помогающими чарами – и Дорог, конечно, меня сразу раскусил…
– Ось!
Я неловко выбралась из саней и поняла, что тоже улыбаюсь – и тоже от облегчения.
Шамир рискнул – и добавил нам помощи в виде новых старых безлетных, и этот шаг, отчаянный и непредсказуемый, должен заставить
Оправдан ли риск? Не знаю. С одной стороны, Уводящих на Тропе станет на порядок меньше (а откуда ещё Шамиру взять безлетных?), умершие будут застревать и здесь, и там, и ничего хорошего в этом нет. И ещё одна опасность – это Стужа. Новая Стужа. Ведь доступных безлетных среди нас немного, едва ли хватило бы на новую Стужу. А теперь…
Будем стараться, чтобы риск оправдался. Я точно костьми лягу.
– Ось, ну чего ты там?
Я снова тряхнула головой.
Мы же приехали, да. Хотя вокруг – всё та же бесконечная снежная равнина. А кладовые знающих – сокрыты. Но Зим уже нашёл невидимую дверь и нетерпеливо покрикивал на всех нас, поторапливая.
Я попрыгала по снегу, разминаясь, и потопала к знающему. А из головы не шло: «Искры погибали от злоупотребления силой без своей защитной песни». Откуда он знает?.. Откуда помнит?.. Мы потеряли память о песне, а пишущие это знание каким-то образом сохранили…
Надо найти Дремня и пообщаться. Вдруг он ещё что-нибудь полезное про нас помнит. Всё-таки старая кровь – древний народ. У которого тоже есть собственные кладовые знаний и умение тщательно беречь тайны. И не только свои.
«…без защитной песни…»
И не она ли уберегла меня от зверя Стужи? Да, запела я поздновато, но песня ожила во мне задолго до встречи со зверем. Так что…
– Ося!!!
Норов уже исчез в «дверном проёме» – туманном сгустке, а следом за ним, бодро таща сани, юркнул ездовой пёс. А мне так хотелось побродить в одиночестве и подумать…
– Иду, – буркнула я, ускоряясь.
За туманной дверью властвовала осень – чудесная пора самого её начала, когда воздух ещё хранил летнее тепло, зелень не пожухла, цветы не увяли, а в древесной листве едва-едва проступали золотые пятна. Травна – говорящая, старая кровь осени – предпочитала жить и работать в родной обстановке любимого времени года, не скрываясь.
Высокий холм в золотой траве и ярких красно-жёлтых цветах, утоптанная тропа, а наверху – небольшой уютный домик в багряном плюще. А над ним – ласковое солнце, бесконечное голубое небо и плакучие ветви старых берёз. И так пахло осенью – тёплой, прозрачной, солнечной… И вроде бы зима только началась – а мне уже чудилось, что она длится вечно.
Норов восторженно вертел головой, распряжённый пёс разлёгся на траве, а Зим, снова недовольно и нетерпеливо, ждал меня.
– Чего копаешься? – проворчал хмуро.
– А ты куда-то торопишься? – я подняла брови, расстёгивая шубку. – Работа горит? Вчера, удирая из Ярмарочного, ты о ней и не вспоминал. Выдохни,
– Есть хочу, – признался знающий честно.
Точно, хладнокровный же. И поди сутки без еды, если не больше.
– За мной.
Да, Травна уже ждала нас наверху в облике сухонькой старушки. Конечно, она видела волшебный звездопад, и её янтарно-солнечные глаза горели возбуждением – и диким желанием поговорить. Травну распирало от слов, которые она мечтала произнести – от обычных слов, без чар. Но могла лишь выразительно смотреть. И, казалось, даже воздух вокруг говорящей звенел от напряжения, а ветер шелестел в листьях очень красноречиво – словно тоже пытаясь что-то сказать.
И я неожиданно уловила это невысказанное – как песню. Как ту песню без слов, что тянул рабочий люд, убирая снег. И в её мотиве было столько намешано – и радости, и страха, и предвкушения, и тревоги.
– Здравствуй, – мягко сказала я. – Да, мы всё видели. И, да, я знаю, что это было. Напоишь чаем?
Норов, когда мы ушли, воровато огляделся и достал из саней котелок, рогатины, щепу и кое-какие харчи. А воды ему пёс притащит в виде снега быстро – «дверь»-то осталась приоткрытой. Можно не торопиться. Пусть греется. До тепла ещё далеко.
Травна вздохнула, стараясь успокоиться, и её едва не перекосило от вынужденного молчания. Я сочувственно покивала. Зим – тоже, на всякий случай. Говорящая длинно выдохнула и, развернувшись, устремилась к открытой двери – бодро и быстро, ломая старческий образ.
– Почему она… такая? – прошептал Зим. – Ну… странная?
– Она же говорящая, – тихо напомнила я. – Им природой не положено вещать без повода, а знаешь как хочется? Примерно так же, как тебе узнать все тайны моего народа и Шамира заодно.
Знающий понятливо крякнул, и мы последовали за Травной.
А из домика уже тянуло чем-то очень вкусным – терпко-сладким, яблочно-медовым с каплей горчинки.
И ждала нас не только Травна.
Дверь в дом оказалась входом на крытую, увитую плющом веранду. Плетёные стол и кресла, солнечные пятна на дощатом полу, дверной проём, полуприкрытый занавеской. А за столом в обществе большой чашки и румяных оладий с мёдом сидела Снежна – наставительница Зима. Тонкая, сухая, подтянутая, в длинном сером платье с расшнурованным воротом. Строгие светло-зелёные глаза на бледном лице смотрели устало и упрямо.
Я невольно замерла на пороге. Зим за моей спиной тоже. А Снежна поставила чашку на стол и поморщилась:
– Прекратите. Оба. Будто дети малые, нашкодившие… И будто бы я ругаться собираюсь… Не собираюсь. Садитесь. Оба.
Мы тихо и послушно сели, и я сразу же сняла шубу и разулась. Травна вынесла из дома поднос с чаем и завтраком. Расставила чашки-тарелки, унесла поднос и быстро вернулась, молча устроившись за столом.
– Итак, – Снежна сделала крошечный глоток и остро глянула на меня поверх чашки. – Искра, не так ли?