Забытые битвы империи

Музафаров Александр Азизович

Неудачная попытка прорваться во Владивосток и смерть Витгефта настолько сильно подействовали на моральную сторону всех командиров, что они поспешили в собрании своем с участием заведующего обороной берегов контр-адмирала Лощинского и командира Порт-Артура контр-адмирала Григоровича 6 августа составить следующее бесповоротное решение: отказаться окончательно не только от всякой попытки выполнить еще действующее высочайшее повеление, т. е. прорваться во Владивосток, но также от каких бы то ни было выходов в море для плодотворной и активной деятельности против японцев, почему постановлено было теперь же оказать крепости помощь всеми средствами как орудиями, так людьми, какие могут дать суда, оставив только для себя возможность сражаться на якоре.

Так легко отказавшись от всех своих функций морских офицеров и так самонадеянно признав себя способными к отправлению функций сухопутных офицеров, и помимо какого бы то ни было желания участвовать в этом добровольном превращении с моей стороны весьма естественно, что собрание флагманов и командиров при участии адмиралов Лощинского и Григоровича, а также капитана 1-го ранга Вирена на заседание свое меня не пригласило и, уж конечно, не осведомило о состоявшемся решении, выразившемся в протоколе, приложенном к отношению адмирала Вирена ко мне от 26 ноября 1904 года за № 92.

Между тем я, ничего не подозревая, продолжал докучать адмиралам, настаивая на вполне возможном выходе эскадры в сентябре, по окончании починки судов.

Немудрено, что постоянные мои указания адмиралам, в чем состоит их долг перед Россией, зародили в них ко мне чувство недоброжелательное, близкое к ненависти и смешанное с ощущением какого-то панического страха, что душевная немощь их как-нибудь откроется там далеко, в России, где вполне оценят настойчивость ненавистного теперь им генерала Стесселя.

Боязнь, что я узнаю их преступную решимость свести на нет славные корабли нашего Тихоокеанского флота, что я выведу их на свежую воду, побудила их пойти на вероломный поступок.

К адмиралам присоединился генерал Смирнов, солидарный с ними во всех своих взглядах и поступках и одинаково с ними оберегавший свою особу.

Сознание своего малодушия и страх ответа побудили генерала Смирнова не только войти в общение с другими равноценными с ним героями Морского ведомства, сплотиться с ними, но и принять деятельное участие в том, что зародилось под влиянием злобы и страха в головах адмиралов Лощинского и Григоровича и что вылилось в таком преступном и вероломном факте, как посылка Ножина из пределов Артура для моего очернения и обеления всех остальных героев: знаменитого коменданта и талантливейших моряков-героев, начальника отдельного отряда броненосцев и крейсеров, им затопленных сознательно под Перепелиной горой, и начальника морской и минной обороны, еще в июле кричавшего о сдаче и из страха японских снарядов спускающего свой контр-адмиральский флаг с мачты той лодки, на которой он обитал.

Внимательно, даже талантливо выработав план, ввиду его особенной специфической важности, адмиралы уже не останавливались ни перед чем, лишь бы только довести задуманное дело до конца... И действительно, они довели его до конца, не постеснявшись для него пожертвовать даже лучшим миноносцем.

Наиболее рельефно преступная деятельность адмиралов сказалась именно в истории «спасения» Ножина от ареста, для чего был взорван миноносец «Расторопный», стоящий с вооружением около 1 миллиона рублей.

Произошла вся эта история при следующих обстоятельствах.

Отобрав у Ножина корреспондентский билет, я был убежден, что он захочет бежать из Артура, и предупредил коменданта, чтобы он никоим образом не выпускал его. После ряда приказаний наконец я получил известие, что Ножин находится на одном из миноносцев. Тогда я немедленно послал жандармского ротмистра Познанского предупредить об этом контр-адмиралов Григоровича и Лощинского. Последний категорически заявил Познанскому, что Ножина у них и не было.

Но в это время как раз явился капитан 2-го ранга Кривицкий, сообщивший, что он только что с «Сердитого» и видел там Ножина. По моему настоянию был отдан приказ по флоту не принимать Ножина на суда, но Ножин как в воду канул.

Познанский его искал, но не нашел. Найти было мудрено, так как Ножин в это время находился на канонерке «Отважный», на которой Лощинский держал свой флаг. Вывезли Ножина следующим образом. 2 ноября к выходу в море был назначен миноносец «Расторопный» под начальством лейтенанта Лепко; чтобы провезти на нем Ножина, пришлось лейтенанта Лепко заменить лейтенантом Пленом, который все время ранее был на сухопутных позициях и потому приказа не знал.

Плену было приказано высадить Ножина в Чифу, а миноносец взорвать (Лепко брался вернуть миноносец обратно целым).

Из этого видно, с какими помощниками мне приходилось иметь дело, и как они понимали военную дисциплину, и как относились они к вверенному их заботам народному имуществу.

Миноносец «Расторопный», на котором был отправлен Ножин, своей исправностью послужил не для того, чтобы нанести чувствительный вред нашим врагам — японцам, но чтобы перевезти из Артура и разнести по всей земле тьму грязи, выливаемую и но сие время.

Сослужив такую грязную службу, «Расторопный» бесславно погиб, не использованный и не смывший с себя позорного пятна предательства, будучи взорван случайным, чуждым ему офицером, послужившим покорным орудием Григоровичу, Лощинскому и Смирнову.

Занятый защитой Артура, я не подозревал, конечно, о том, что собирается над моей головой и что угрожает моей чести.

После взятия Высокой горы японцами я, видя полную бездеятельность флота, обратился снова к начальнику больших кораблей адмиралу Вирену с увещеваниями выйти из-под японских снарядов, спокойно топящих, как на смотру, по одному и но два судна ежедневно.

«После занятия Высокой горы, — писал я ему 25 ноября за № 2241, — 23 ноября и невыхода до этого числа эскадры в море я остаюсь при прежнем своем убеждении, что с момента занятия этой высоты неприятелем суда будут упразднены в самом непродолжительном времени и погибнут в бассейнах даром».

«По моему предложению, еще во время устройства нами Высокой горы, адмиралы ходили на эту гору, но я не знаю, уверились ли они тогда, глядя сверху на бассейны, что ожидает суда эскадры, если они останутся стоять, а гора будет занята. Теперь это совершилось и, к несчастью, общее мнение сухопутных генералов грозно начинает оправдываться. 22 и 23 ноября “Полтава” и “Ретвизан” уничтожены. Что же дальше? Боевой флот, на соединение с которым идет эскадра Рожественского, погибнет, как мишень, в лужах Порт-Артурских бассейнов. Миллионы погибнут, как в том случае, если бы эскадра потеряла суда в бою с противником, так и теперь, будучи перебиваема по очереди в бассейнах Артура; но, кроме миллионов, есть нечто важнее, в первом случае она не погибнет, во втором — вечный срам; в первом случай Рожественский мог бы получить хоть один корабль, во втором — ни одного. Мнение сухопутных начальников всегда было за выход, а мое и за постоянную готовность к бою эскадры. Японцы ныне обратят все свое внимание на скорейшее уничтожение судов, дабы ослабить силу Рожественского, т. е. не дать ему отсюда ни одного судна. Я, как старший здесь начальник, считаю себя вправе, хотя мне флот и не подчинен, требовать немедленного выхода нашей эскадры и прошу поставить меня в известность относительно дальнейших планов эскадры».