Забытые герои войны
Шрифт:
«И вот во главе отряда из пяти танков Борода двинулся теперь в немецкий тыл, — вспоминал К.А. Мерецков. — Четыре танка подорвались на минах или были подбиты врагом. Но, переходя с танка на танк, Борода на пятом из них все же добрался до штаба 2-й ударной армии. Однако там уже никого не было. Вернувшись, горстка храбрецов доложила мне об этом в присутствии представителя Ставки A.M. Василевского».
Сегодня трудно себе даже представить, какое опасное боевое задание выполнял тогда М.Г. Борода. Но в любом случае он его выполнил с честью. По крайней мере его информация потом помогла штабу фронта с организацией выхода окруженных бойцов и командиров из немецкого котла. Как мог не оценить этот
5 августа 1942 года генерал армии Мерецков подписывает наградное представление на майора Бороду к ордену Ленина: «В действующей Красной армии с июня 1941 года в составе 80-го погранотряда до ноября 1941 года в ежедневных боях с немецкими захватчиками, с декабря — адъютантом командующего 7, 4-й армий, а в последнее время Волховского фронта. За это время в течение 8 месяцев выполняет ответственные боевые задания командующего при выезде в части фронта. Неоднократно в ответственные моменты боя выезжал для проверки передовых частей в бою. В боях за Тихвин, выполняя боевые задания в передовых частях 4-й армии, ходил в атаки.
В боях на реке Волхов в частях 52, 59-й армий, также выполняя боевое задание командующего, проявлял личную храбрость при выезде на передний край боевых порядков. При выполнении боевых заданий майор БОРОДА неоднократно рисковал жизнью, добиваясь выполнения порученного дела. Все боевые поручения в бою им были выполнены с честью…» Следующая строчка в документе вписана самим Мерецковым: «При прорыве на р. Полисть с передовыми частями шел в танке».
Следующей наградой, к которой представил Мерецков своего храброго адъютанта, стал орден Отечественной войны 1-й степени. Само представление кратко и некрасочно, зато сколько стоит за этими сухими словами Маршала Советского Союза: «В период Новгородской и Свирской боевых операций в январе, феврале и июне 1944 г. поручались ответственные срочные задания, которые т. БОРОДА выполнял добросовестно и в срок. Беспрерывно держал связь с ведущими наступательные бои частями, неоднократно выезжал лично в части. Своевременно информировал командующего о всех событиях на фронте. Отважный офицер…»
Маршал Советского Союза К.А. Мерецков умер в 1968 году, прожив всего 71 год. Подполковник Борода умер в 1993 году, прожив 78 лет. Казалось бы, что могло объединять этих двух людей: маршала и старшего офицера? По всей видимости, только великое уважение одного к другому! Бороде было за что уважать своего командующего-начальника, а Мерецкову было за что уважать своего адъютанта, порученца и отважного офицера. Не зря же в своих мемуарах он так и написал о Бороде: «Я был уверен, что этот человек прорвется сквозь все преграды». Молчание же Бороды — это тоже уверенность в правоте Мерецкова.
«ПЕРЕСТАЛ БЫТЬ ПОХОЖИМ НА ЧЕЛОВЕКА»
Личного шофера маршала Жукова А. Бучина арестовали 27 апреля 1950 года. В камеру на Лубянке его бросили после многочасового допроса. Правда, его не били. Мучали по-другому: не давали спать, задавая вопросы о Г.К. Жукове. На допросы водили ночью, с 10 вечера до 5 утра, раздевая до нижнего белья. Но не получив никаких признательных показаний, все же объявили Бучина «врагом народа» и дали 5 лет по печально знаменитой 58-й статье. Говорят, что как-то раз ему удалось передать с надежным человеком, которого выпускали на свободу, записку Г.К. Жукову: «Помогите, товарищ маршал». И даже получить ответ: «Александр Николаевич, сам сижу на чемоданах, жду!»
В отличие от других арестованных по делу Жукова, по полной программе досталось генералу Телегину. Сам он позже расскажет: «Они (следователи) меня избивали резиновой дубинкой по два раза в день, и у меня на теле даже вырваны куски мяса. Угрозы избиением повторялись ежедневно, и я бы подписал все, что они написали».
Генерала Крюкова, в отличие от Телегина, не били. Сам он в заявлении в ЦК КПСС напишет: «Итак, на протяжении месяца я проводил бессонные ночи в кабинете следователя. Обычно вызывали на допрос часов в 10–12 дня и держали до 5–6 ч вечера, затем в 10–11 ч вечера до 5–6 утра, а подъем в тюрьме в 6 ч утра. Я понимал, что это тоже один из методов следствия, чтобы заставить меня говорить, что нужно следователю, и причем так, как это ему нравится».
Подполковник Семочкин также был изнурен допросами. Впоследствии он объяснит, почему подписал протокол: «Подписал протокол потому, что был в таком состоянии, что готов был покончить жизнь самоубийством».
Тяжелее всех свой арест пережил Николай Петрович Курганский. Обвинение майору Курганскому было предъявлено 9 апреля 1948 г. по статье 58 п. 1 «б» УК РСФСР, которое дословно выглядит так: «Курганский на протяжении ряда лет поддерживал преступную связь с лицами, проводящими вражескую деятельность.
Будучи антисоветски настроенным, Курганский подготовлял осуществление изменнического акта и с этой целью вербовал некоторых лиц из числа своего окружения».
Читая этот бред, сложно понять, в чем конкретно выражалась преступная и антисоветская деятельность боевого офицера.
После предъявленного обвинения в течение апреля-мая 1948 года Курганского вызывали на допрос всего пять раз. Затем какие-либо следственные действия с ним не проводились, и он на протяжении более 3 лет содержался в Бутырской тюрьме. В результате длительного тюремного заключения Николай Петрович стал психически нездоровым человеком. Жестокий тюремный режим и фронтовые раны по совокупности подорвали его молодой организм. Боевого офицера сломали психически и физически искалечили. О том, как это происходило, вполне доступно рассказал А. Бучин: «Первые месяцы во внутренней тюрьме — кошмар. Прежде всего психологически. Хотя я, работая у Г.К. Жукова, нагляделся на чекистов и не был в восторге от них, все же, как у каждого советского человека, у меня было представление о них как о борцах с «врагами», людях, занятых опасным делом, идеалистах. Впервые мне пришлось столкнуться с ними в их логовище — на Лубянке, и я пришел в неописуемый ужас. Вместо романтиков я увидел обыкновенных тупых мерзавцев.
Я проходил по следственной части по особо важным делам МГБ СССР. Следователи, полковник Герасимов, затем подполковник Мотавкин, взялись за меня всерьез и, конечно, поставили на «конвейер». Практически мне очень долго не давали спать. На допрос вызывали вскоре после 10.30, то есть после отбоя. Только лег, как надзиратели, или лучше именовать их уместным словечком вертухаи, поднимали и вели на допрос. Нередко по дороге запирали в бокс на несколько часов, глубокой ночью вводили в кабинет зевающего следователя, который, чтобы разогнать сон, орал. Грозился и вел безумные речи. Иной раз казалось, что ты в доме умалишенных. В камеру отводили около 6 утра, а в 6 подъем, и уж спать днем не дадут. <…>
В конце концов я стал плохо соображать, что происходило».
С середины августа по конец ноября 1951 года Курганский содержался в психиатрическом отделении санчасти Бутырской тюрьмы. По результатам проведенной в декабре судебно-психиатрической экспертизы его признали невменяемым и направили как душевнобольного в психиатрическую больницу на принудительное лечение. А в середине января 1952 г. дело Курганского было рассмотрено Особым совещанием при МГБ СССР. Его решением Курганского осудили по предъявленному обвинению и направили в психиатрическую больницу изолированного типа.