Забытый брак

Милберн Мелани

Эмелия рассеянно пожевала ноготь. Ее преследовали газетчики? С какой стати? Она жила ничем не примечательной, скучной жизнью, или, во всяком случае, так ей казалось, пока она не вышла из комы. Эмелия давно оставила мечты стать известной пианисткой и давать концерты, ее амбиции не шли дальше частных уроков музыки. Карьера героини светских хроник, которая вырисовывалась со слов Хавьера, определенно не была частью ее жизненного плана.

— И что в газетах пишут про аварию?

Выражение его черных глаз стало тяжелым и неприятным.

— Пишут, что ты сбежала

с Питером Маршаллом.

— Как сбежала? В смысле, сбежала от тебя?

— Это всего лишь досужие сплетни, Эмелия. О нас судачили раньше и будут судачить еще. Я вынужден все время опровергать подобные истории.

— Я могу не помнить двух последних лет своей жизни, но, уверяю тебя, я не из тех женщин, которые убегают от мужей с другими мужчинами. Ты конечно же не веришь этим сплетням?

Движение его губ было похоже скорее не на улыбку, а на гримасу досадливого смирения.

— Чрезмерное внимание прессы, сплетни, домыслы, подтасованные факты — неотъемлемая часть нашей жизни, querida. Цена успеха. Я предупреждал тебя об этом, когда мы начали встречаться.

Самолет побежал по взлетной полосе. Эмелия снова принялась кусать ноготь. Ей совершенно не нравилось, что какие-то люди бросают тень на ее имя и репутацию. Сама мысль о супружеской неверности была ей отвратительна. Эмелия достаточно насмотрелась на безобразные последствия измен своего отца, чтобы не ступать на эту скользкую дорогу.

— Не беспокойся о журналистах, — сказал Хавьер. — Я вообще не стал бы упоминать о них, если бы не опасался, что они будут поджидать нас в Испании. На всякий случай, я прошу тебя не отвечать на вопросы и не поддаваться на провокации. Ты поняла?

— Но если репортеры настолько бесцеремонны и настойчивы, как ты говоришь, я не смогу скрываться от них вечно.

— Эмелия, по крайней мере в ближайшее время ты будешь делать то, что я тебе говорю. Я — твой муж, постарайся помнить хотя бы об этом.

Эмелия почувствовала, как злость горячей змейкой сжимает ее внутренности. Она расправила плечи:

— Не знаю, что за жену ты рассчитывал получить в моем лице, но я — не домашняя рабыня и не имею никакого желания ею становиться. Моя память здесь совершенно ни при чем.

Хавьер заиграл желваками. Его глаза так потемнели от гнева, что стало невозможно различить зрачок.

— Не затевай драку, в которой не сможешь победить, Эмелия, — сказал он сквозь зубы. — Сейчас ты слаба и уязвима. Я не хочу, чтобы на тебя оказывали давление, усугубляя стресс. Я выполняю указания врачей и буду признателен, если ты последуешь моему примеру.

— Не нужно говорить со мной как с ребенком. — Эмелия решительно скрестила руки на груди — Пусть я немного выбита из колеи, но это не значит, что мне начисто отшибло разум или чувство собственного достоинства.

Она видела, с каким трудом Хавьер сдерживает в узде свой испанский темперамент. Его плотно сжатые губы побелели, как и костяшки пальцев, в ярости терзавших ткань дорогих брюк.

— Прости, любимая, — сказал он после паузы, которая, по приблизительным подсчетам Эмелии, длилась не менее десяти лет. — Я забыл, что тебе пришлось вынести. Сейчас не время для старых добрых семейных ссор.

— И ты прости меня. — Она выдохнула от облегчения. — Мне кажется, я немного не в себе.

— Это точно. — Он даже попытался улыбнуться.

Эмелия закрыла глаза, намереваясь притвориться спящей. Но видимо, и вправду задремала, а когда проснулась, самолет заходил на посадку.

Вопреки опасениям Хавьера, журналисты не ждали их в засаде по ту сторону таможни, и супруги Мелендес беспрепятственно погрузились в поджидавшую их машину.

Хавьер обменялся с шофером несколькими словами по-испански, и Эмелия с удивлением осознала, что понимает их диалог. Она совершенно точно не владела испанским, когда приехала в Лондон искать работу. Выучила за два года в браке? Но почему родной язык ее мужа задержался в памяти, а сам муж стерся без следа?

— Она что-нибудь вспомнила? — спросил водитель.

— Ничего, — ответил Хавьер.

Эмелия не показала виду, что содержание разговора не осталось для нее тайной. Она решила пока не признаваться, что вспомнила испанский язык, хотя вряд ли смогла бы ответить на вопрос почему.

По дороге на виллу Эмелия смотрела в окно, надеясь, что пролетающий мимо пейзаж заденет хоть какие-то струны в ее памяти. Но если бы она не знала, что должна помнить Испанию, она могла бы поклясться, что видит эти места впервые. Иногда Эмелия ловила на себе выжидательный взгляд Хавьера, словно он тоже надеялся на прорыв. Груз его ожиданий тяготил Эмелию — тем более она чувствовала непонятную напряженность за вполне благопристойным фасадом их отношений. Она убеждала себя, что это всего-навсего оправдываются слова врачей: Хавьеру трудно смириться с тем, что она его забыла. Но интуиция подсказывала, что странно избирательный характер ее амнезии — всего лишь часть проблемы.

Когда машина въехала в большие кованые ворота и покатила по тенистой аллее к вилле, у Эмелии перехватило дыхание. Особняк Хавьера был воплощенной в камне мечтой олигарха: надежно изолированный от внешнего мира, неприлично роскошный и наверняка столь же неприлично дорогой в содержании дом с террасами посреди огромного ухоженного парка.

Как только автомобиль остановился, массивные двери особняка открылись, выпустив им навстречу женщину в черно-белой униформе.

— Добро пожаловать домой, сеньор. — Женщина смерила Эмелию высокомерным взглядом и добавила почти сквозь зубы: — Добро пожаловать домой, сеньора.

— Спасибо, — сказала Эмелия с натянутой улыбкой. — Очень приятно снова оказаться… хм… дома.

— Querida. — Рука Хавьера легла ей на спину. — Это Алдана, домоправительница. Не волнуйся. Я объяснил прислуге, что ты никого из них не помнишь.

— Простите, — сказала Эмелия Алдане. — Надеюсь, вы не обижаетесь.

— Это не имеет значения, — холодно ответила та, складывая руки на обширной груди.

— Я отведу жену наверх. — И Хавьер перешел на испанский: — Ты сделала все, как я просил, когда звонил из Лондона?