Зачарованные острова Галапагосы
Шрифт:
Солнце медленно садилось за Нарборо. Массивный силуэт вулкана резко чернел на фоне пламенеющего предвечернего неба. Бакланы собрались около гнезда, я тоже облюбовал себе место для ночлега. На песчаной береговой полосе гостеприимно раскинулся куст криптокарпуса, под сенью которого я и расположился. Еще какое-то время при свете луны я записывал впечатления дня, а затем погрузился в глубокий сон. Разбудило меня чье-то громкое сопение. С криком ужаса я вскочил и увидел перед собой пару огромных, совершенно круглых глаз, в лунном свете сверкавших над щетинистой порослью усов. Это был не мираж - я смотрел в глаза старому морскому льву! От страха я не знал, что делать, но, к счастью, морской лев испугался не меньше меня. С хриплым ревом он бросился прочь и лишь метрах в тридцати от меня улегся на покой. Снова
Наскоро съев несколько кексов и запив их остатками остывшего чая из термоса, я пошел вдоль берега. Сейчас, пока еще стояла утренняя прохлада, ходьба доставляла большое удовольствие, хотя идти было трудно. Берег местами был сложен массами лавы, которая, застыв, первоначально образовала ровную поверхность, но под влиянием землетрясений так искорежилась, что почва кое-где напоминала поле, усеянное черепками. Острая галька в один миг не оставила живого места на моих ботинках. К тому же мне приходилось пробираться сквозь заросли мангровых, пышно разросшихся в защищенных от ветра местах. Воздушные корни, стелющиеся по земле, порой представляли собой трудно преодолимое препятствие. На иных стволах лежали морские игуаны, заползшие туда, чтобы быть поближе к утреннему солнцу. Наконец я снова подошел к высокому лавовому барьеру, прорезанному глубокими трещинами, в которых гулко бурлила морская вода. И вот здесь-то, под тенистыми навесами лавы, не дававшими воде прогреться, я увидел галапагосских пингвинов. Прелестные маленькие птицы сидели в тени, около моря. Белоснежные грудь и живот составляли резкий контраст с черными плавниками и спиной. Глаза были окаймлены светлыми кругами наподобие очков, в точности как у Магеллановых и гумбольдтовых пингвинов, которые сродни галапагосскому пингвину. Последний очень похож на них, но несколько уступает по величине: длина его 50 сантиметров, вес 2,5 килограмма. Этот род пингвинов - к нему принадлежат также гумбольдтовы и Магеллановы пингвины - может служить наглядной иллюстрацией закона Бергмана, согласно которому близкородственные виды по мере продвижения к тропикам уменьшаются в размерах. Другой пример - императорские и королевские пингвины. Как известно, первые обитают в очень холодных областях Антарктики и их вес колеблется от 26 до 42,7 килограмма, вторые - в более умеренных поясах, где температура редко падает ниже нуля. Их вес составляет в среднем 20 килограммов. Эти изменения родственных видов вызваны приспособлением к окружающей среде. Чем крупнее животное, тем меньшей по отношению к его объему оказывается поверхность теплоотдачи. У животных, живущих в холодных областях, размер туловища больше, а конечностей и головы меньше.
При моем появлении оба пингвина поднялись, но быстро успокоились и легли рядышком на брюхо. Через несколько минут они принялись прихорашивать друг друга, хотя я стоял менее чем в трех метрах от них. Тонкими клювами они причесывали "очки", нежно касаясь каждого перышка в отдельности.
Затем пингвины снялись с места и доковыляли до края скалы. Там они постояли в нерешительности, как если бы каждый предоставлял другому первым войти в воду. Казалось даже, что купание их вовсе не прельщает. Быть может, они инстинктивно чувствовали, что вода таит в себе опасности для них? Антарктические пингвины, собираясь на берегу стаями, обычно толкают друг друга до тех пор, пока один из них не падает в воду. Если он не становится тут же жертвой морского леопарда или акулы, все остальные немедленно погружаются в море.
Наконец оба моих галапагосских знакомца прыгнули ногами вперед в воду и поплыли. Ударяя плавниками, этими видоизмененными крыльями, они чуть ли не летели над водой, держа ноги вытянутыми назад.
Я осмотрел местность вокруг в поисках гнезда и нашел его спрятанным глубоко в расселине скалы. Вряд ли бы мне удалось его обнаружить, если бы не пятна гуано, белевшие вблизи неприметного гнезда. Углубление, выложенное лишь несколькими камушками, скрывалось под самым навесом лавы толщиной два метра чуть выше верхней точки, достигаемой высоким приливом. Птицы наверняка выбрали самое прохладное место на острове. К сожалению, я перегрелся на солнце, очень устал и решил поэтому идти к лодке, но тем не менее был очень доволен, что мне все же довелось познакомиться с миниатюрными галапагосскими пингвинами.
На "Ксарифе" выбирали якорь. Мы покидали Академическую бухту острова Индефатагебль. Прощаясь с нами, немецкий поселенец Карл Ангермайер между прочим сказал, что один здешний эквадорец держит на забаву детям маленького пингвина. Мы знали, как редко встречаются эти птицы, как они страдают от неправильного обращения, и решили попытаться помочь пленнику.
Пенни - так звали пингвина - мы нашли в погребе для картофеля. Он встретил нас короткими хриплыми криками и тут же бросился навстречу через кучу картофеля, насколько позволяла веревка, которой он был привязан за ногу к столбу. Бедный малыш с первой минуты полюбился нам, и после длительных переговоров мы купили его за пять долларов. Только выйдя на свет, мы заметили, какой у пингвина жалкий вид. Он чуть ли не умирал от голода, перья на брюхе слиплись от грязи и утратили водонепроницаемость. Отпусти мы его на волю, как предполагали вначале, он бы, скорее всего, быстро погиб. Так он попал на борт "Ксарифы", где делал все, чтобы время для нас не текло слишком медленно.
Абсолютно не тяготившийся неволей, Пенни обладал превосходным аппетитом, и, поскольку на меня возложили заботы о его питании, я с утра до вечера был занят тем, что ловил рыб. Пенни в один присест поглощал штук десять рыбок величиной в ладонь, а ел он три раза в день - утром, днем и вечером. Он бегал свободно по палубе и ко всем относился дружелюбно, его общительность порой становилась даже обременительной. Когда я сидел в лаборатории, он непременно карабкался мне на колени и кряхтя лез наверх и болтал ногами до тех пор, пока не оказывался рядом с пишущей машинкой.
Тогда он мигом успокаивался и, довольный, смотрел на меня, сонно мигая, но мир длился недолго, на столе вскоре появлялось большое белое пятно, и Пенни с позором изгонялся. На него, однако, было невозможно долго сердиться и, уж конечно, ни у кого не хватало духа запереть его. Чтобы все же как-то защититься от Пенни, хотя бы на время, мы городили вокруг наших столов непреодолимые для него баррикады. "Доктор Шеер сегодня сам по доброй воле сел в клетку и не намерен выходить из нее, пока поблизости находится Пенни",- писал я в те дни жене. Вскоре каждый из нас имел свою небольшую клетку и работал лишь в ней. Пенни оказался хозяином на борту! Нашу судовую кошку он приструнил в первый же день. Увидев ее, он вытянул шею, расправил крылышки и с громким трубным криком ринулся в атаку. Кошка моментально ретировалась и с тех пор по-настоящему боялась Пенни.
А что выделывал Пенни, когда в первый раз увидел себя в зеркале! Явно удивленный, он посмотрел на свое изображение сначала одним, потом другим глазом, подошел поближе и попытался ощупать его клювом, а когда это не удалось, выпрямился во весь рост, поднял клюв к небу, громко закричал и начал медленно и важно хлопать своими крылышками. Он, безусловно, хотел произвести хорошее впечатление на незнакомца. Но когда тот ответил тем же, наш Пенни не выдержал. Он бросился на своего двойника и, не вмешайся мы вовремя, наверняка разбил бы зеркало.
После нескольких недель, проведенных на борту, Пенни снова стал жирным, как и подобает пингвину, оперение его засияло чистотой. Он любил купаться. В бурную погоду он с удовольствием плавал в соленой воде, собиравшейся в стоках по бокам палубы. С каждым днем он проявлял все больше прыти и однажды, когда мы бросили якорь у острова Кокос, прыгнул за борт. Он долго с наслаждением плескался в воде, поворачивался то на правый, то на левый бок, тер себе крыльями брюхо. За это время мы успели спустить на воду лодку.
Накупавшись вдоволь, Пенни принялся ловить рыбу. Даже наевшись, он продолжал лов, но, поймав, не заглатывал добычу, а тут же отпускал ее на волю. Но стоило Пенни заметить, что мы следуем за ним, как он поплыл в другую сторону, а когда мы принялись его догонять, пустился наутек. Он, несомненно, боялся лодки. Я нырнул в воду, полагая, что он не испугается человека, из рук которого принимал пищу. Однако маленький пингвин проявлял панический страх перед плывущим за ним человеком, а так как двигался он быстро и ловко, мы скрепя сердце решили отказаться от преследования.