Задержи дыхание (рассказы)
Шрифт:
— Наконец ты все знаешь, — пробормотал он. — Мы разорены. И во всем виноват я.
— Ты должен был сказать раньше! — воскликнула женщина. — Три года сочинять эти несколько стихотворений, за которые никто не заплатит, и лгать мне, что пишешь новый исторический роман! Так же нельзя!
— Пожалуйста, попроси подать чай. Я засыпаю, а мне еще надо…
Она гневно повернула голову:
— Чай?! А на какие деньги его купить? И кто его подаст? Прислуга ушла. Ты обманул меня. Я выходила замуж за популярного писателя, а не за сумасшедшего, который способен проесть деньги собственных детей! Ты обманывал, обкрадывал нас! Ты не работал!
Женщина зарыдала и опустилась в кресло, шумя пышным
— Несколько стихотворений! Да ты же никогда не писал стихов! И потом, если бы это было что-то стоящее, тогда… Но я кое-что понимаю в поэзии, и уж поверь, — она вскочила с кресла и издевательски погрозила пальцем, — никто не заплатит тебе ни гроша!
— Но это не совсем стихи, — робко проговорил муж, пытаясь застегнуть пуговицы потертого любимого рабочего сюртука. Некоторые оставались в руках — висели на гнилых ниточках. — Это были сны. Только не совсем сны. Это правда было. То есть будет… Этого… Не было еще… Мина, мне страшно! Я не умею писать стихов, я всю жизнь писал исторические романы, и вот…
— Знаешь, сейчас тебе нужно подумать о том, чтобы найти хорошего доктора, а не о снах! — вспылила она. — В стране творится черт знает что, наш Людвиг Баварский совершенно рехнулся — все так говорят, денег нет, идет война, а ты, ты…
— Да я и был на войне! — закричал он в ответ. Рванул пуговицу, и та запрыгала по истоптанному паркету, который уже несколько недель не натирали воском. — Я там был!
— О, ты был… — иронически начала женщина, но муж схватил ее запястье и сдавил его:
— Замолчи!
— О господи! — вскричала она, когда ее швырнули обратно в кресло. — Теперь ты еще и бьешь меня!
— Погоди… — он присел рядом, крепко сжал ее локоть. — Я страшно виноват. Это не повторится. Это все из-за Отто.
— Из-за… — пробормотала Мина, пытаясь прибрать растрепанные волосы, — из-за… Кто он?
— Я не знаю! — в отчаянии застонал мужчина и, бросившись к окну, рванул створку на себя, хватая пересохшими губами воздух. — Он… Его даже еще нет. Как-то я заснул. А когда проснулся среди ночи, он уже был у меня в голове. Весь, целиком. Его будут звать Отто. Это будет в окопах на Марне.
— Где?!
— На Марне. Я не знаю где. — Мужчина не оборачивался, он глотал хлопья снега, запахивая на груди борта сюртука. — Совсем еще мальчишка, а рядом, в грязи, сидел его друг, Гюнтер.
— Кто? — в отчаянии приподнялась женщина. — Послушай… У нас среди знакомых нет ни единого Гюнтера!
— А у меня есть. — Муж несколько отдышался. — Блондин, приятное лицо, хорошая улыбка. Они вместе учились в школе, а уж оттуда их угнали на фронт.
У нее перехватило горло.
— А с другой стороны лежал труп, — упрямо продолжал мужчина. — Они только что ходили в атаку, но отступили. В того парня попало пуль двадцать. Ему тоже было семнадцать лет. И вот что я тебе скажу, они все безумно боялись идти в новую атаку. Было ясно, что многие не вернутся. И к тому же ведь наступил Новый год! И мальчишки хотели получить свой Новый год. Но у них не было ничего, кроме тетрадки со стихами Отто. И он решил развлечь ребят. Стал читать им стихи. Ну, хоть что-то, верно? Впереди — изрытое минами снежное поле. Правда, грязи там было больше, чем снега. Иногда взлетала осветительная ракета…
— Что-что?!
— А он читал.
Одиночество. Снег. Все ребята сошли с ума. В эту ночь между декабрем и январем — война. Новый год, и синяя смерть на твоем штыке, Кружка с замерзшим пивом — в твоей руке. И пока ты жив — отсюда ты не уйдешь, И за все, что стоит сотню, — получишь грош.— Я ведь не писал этих стихов, — сказал мужчина после паузы. — Я их только записал. — Да, стиль не твой, — пробормотала Мина. — Когда я понял, что стихи постепенно стираются из моей памяти, я бросился записывать. Отто читал ребятам из голубой школьной тетрадки. Я побежал в магазин и купил такую же. А написано все было синими чернилами. Тетрадь была в клеточку. — Он на миг задумался, а потом удовлетворенно кивнул: — Точно, в клеточку. А на первых страницах — алгебраические задачи. За последнюю Отто даже не успели выставить балл. Угнали на фронт. А дальше — стихи. Не пропадать же бумаге… Знаешь, я могу восстановить его судьбу по стихам. Вот следующее. Полагаю, ему изменила девушка, которая осталась в тылу.
Забудьте своих невест. На самом деле Честнее всех нас любит девушка из борделя. Любит солдата до смерти — ты завтра умрешь. Любит на все те деньги, что ей даешь.— А потом его явно ранили, и он попал в госпиталь.
Ночь прошла. Полчаса до утра. Надо мной склонилась сестра, Будто смерть в оперенье белом Над забытым душою телом.«Я вызову доктора Хонигбергера. Детей можно отвезти к маме, в Ингольштадт. А что дальше? Банковский счет пуст. Проклятые стихи, которые ему снятся, свели его с ума, разорили нас, но я не сдамся! Никакого Отто нет!»
Она встала и протянула мужу руку — чуть дрожащую, но все же ласковую, теплую:
— Пойдем. Я уложу тебя спать. Утром поговорим.
— Но уже утро! — его воспаленные глаза учащенно моргали. — Знаешь, ведь Гюнтера убили.
Мой друг уже не слышит Сирены тяжкий вой, Мой друг уже не дышит, А я еще живой. Ракета догорает, Мы встанем и пойдем. Мой друг лежит, и знает — Я думаю о нем.— Ты говоришь, наш добрый Людвиг Баварский сошел с ума? — тихо спросил он после паузы. — Как жаль… Впереди — новый, страшный, безжалостный мир. Горе Германии! Горе всем!
— Умоляю, — жена теребила его длинные поседевшие волосы, плача, осыпала его руки поцелуями. — Пойдем спать! Ты разбудишь детей! Мы все читаем газеты, мы все знаем, что идет война, но нельзя же принимать все так близко к сердцу!
Он оттолкнул ее с силой, женщина чуть не упала. Его лицо исказилось, взгляд стал незнакомым. «Боже, что делать?! — она отступала шаг за шагом, то и дело спотыкаясь о подол шелкового платья. — Он не ударит меня! Этого не может быть! К доктору посылать в такой час рано, а сама я с ним уже не справляюсь. Дети проснутся, испугаются… Кончена моя жизнь! Кончена!»