Задержи дыхание (сборник)
Шрифт:
– ТА война еще не идет! – кричал ее муж, колотя судорожно сжатым кулаком по столу, заваленному бесполезными бумагами. – А за ней, за ней будет… ДРУГАЯ!
– И сколько тебе за это заплатят? – спокойно спросила женщина, заглядывая в опустевшую чашку. – Будь так любезен,
Он, как сомнамбула, сделал то, о чем его просили. С ноги слетела тапочка, мужчина с трудом ее подцепил, с отвращением оглядывая убогую комнату, которую они снимали уже третий месяц. Истертый до дыр линолеум, отсыревшие обои, ветхая мебель с блошиного рынка… Сборная дешевая посуда оттуда же – а дома они ели только на фамильном мейсенском фарфоре, серебряными вилками с вызолоченными гербами… «Дома… Дома больше нет. Что толку о нем думать! Надо еще сказать спасибо за то, что нас пустили в эту трущобу, – документы-то не в порядке. Все не в порядке».
Депрессия стала его обычным состоянием. Всеми делами занималась Ольга, с той самой поры, как они бежали из Германии. Зарабатывала одна она, умудрилась устроиться продавщицей в магазин грампластинок. Нелегально, конечно, потому что разрешения на работу у нее не было, и потому платили ей вдвое меньше. Если бы не ее энергия и выдержка, они бы давно пропали. А он… Ему снились сны. Реальной жизнью он, можно сказать, и не жил. На родине он был популярным журналистом. Одним из лучших в Баварии. Здесь, в Париже – никем. И он бы давно повесился, если бы не жена и не эти сны.
«Какой-то мальчишка. Отто. Первая мировая война. Так давно. На Марне. Это даже нелепо! И конечно, никто за это не заплатит».
Он смотрел на жену, которая, стоя у окна, читала при свете снежного зимнего утра исписанные страницы. Электричества она не включила. Удивительно, как быстро Ольга привыкла экономить! «А дома, дома… Чуть не ежедневно кабаре, такси, рестораны. Платье надевалось два-три раза, потом его дарили горничной. Я покупал жене подарки каждую неделю, без всякого повода, а что подарю на этот Новый год? У меня ни гроша. Пальто, что сейчас на ней, все еще выглядит шикарно, но через год… Что будет через год? Если она будет плохо одета, то потеряет работу. У нас постоянно ни гроша. Я не дружу с французским языком, и к тому же про меня кто-то пустил слух, что я писал статьи для нацистов. Я?! Оправдываться бесполезно. Конкуренция среди эмигрантов беспощадная. Это сделал кто-то из своих. На Новый год я хотел бы подарить ей перчатки. Она часто выходит, ей нужны перчатки, а она их забыла дома. Я помню, как мы убегали ночью, как метались по квартире, роняя стулья, пытались захватить самое необходимое, а в результате взяли самое ненужное. Мне кто-то позвонил и шепотом сообщил, что меня собираются арестовать. Мы заказали такси, но боялись даже шофера. До вокзала не доехали, Ольга хотела замести следы. Вышли где-то на перекрестке, пересели в другую машину. Потом вокзал, поезд, и дикий страх всю дорогу до границы: а вдруг остановят?! Когда в купе неожиданно заглянул продавец сигарет, Ольга чуть сознания не лишилась. А потом Париж, и это медленное гниение на шестом этаже, в комнате без воды, туалета и лифта. Перчатки… Я даже не могу подарить своей жене перчатки! Она оставила их в прихожей, на подзеркальнике. И вот теперь надо копить на новые. Копить на перчатки! Те были из саксонской кожи, а теперь мы едва можем купить шерстяные!»
«Как долго она читает… Даже по спине видно – ей не нравится. Да и что тут может нравиться? Я совсем бесполезен. В такой Германии мы жить уже не сможем, а в Париже никому не нужны. Нигде не нужны, и дома у нас больше нет. Самое смешное, что мы с ней и не евреи, и не коммунисты! Она дворянка, я – незаконный сын разбогатевшего лавочника и кафешантанной певицы. Все наши предки чистокровные арийцы, но это ничего не меняет».
Я вернулся. Сижу за дверью,Не могу на звонок нажать.Я вернулся. Я сам не верю,ИПрочтя стихотворение вслух, Ольга вытащила портсигар, взяла сигарету и пристально взглянула на мужа.
– Я думаю, за это не заплатят ни гроша. Довольно странный сон. Еще и со стихами!
– Это не совсем сон!
– Ну да. Знаешь, – задумчиво проговорила женщина, чиркая спичкой, – я все пыталась понять, что означает это стихотворение. Каким «таким» его никто не ждет? Почему он сидит за дверью и не может нажать на звонок? Она поправила накинутое на плечи пальто. В комнате было холодно, за уголь они уже месяц не платили, и им перестали его приносить.
– Какой снег сегодня, – ее пальцы скользнули по запотевшему оконному стеклу. – Пушистый! Как у нас дома в Баварии. Наверняка будет оттепель, вот и обойдемся без угля. Ловко выкрутились, да? Сама природа за нас! – Она невесело улыбнулась и вдруг серьезно добавила: – А знаешь, жить хорошо.
– Даже здесь?
– Везде. Особенно после того, как я прочла твое последнее стихотворение.
– Оно не мое. Мне это снится. Это просто было. В белом свете наступающего дня не подкрашенное, усталое лицо жены казалось старше своих законных сорока лет. Ольга сильно изменилась с тех пор, как им пришлось бежать, потому что он сказал несколько лишних слов не там, где надо… А где, собственно, можно было что-то говорить?! Но она ни разу не упрекнула его за это. Пока – ни разу.
Весь день я на панелиСижу без рук и ног.Я выжил еле-еле,Мне старый врач помог.У нас была атака,Я выжил, ну и вот…Вы скажете – бродяга,Вы скажете – урод.А я и сам не знаю,Зачем себя терплю,Свои стихи читаю,И спички продаю.Закончив читать, она одну за другой сделала две затяжки и осторожно погасила окурок в блюдце. После из этих окурков делали самокрутки.
– Насколько я помню, – тихо проговорила женщина, снова отворачиваясь к окну, – в Германии после первой мировой войны инвалиды повально продавали спички. Просто замаскированное нищенство. Официально нищенство было запрещено. Он сгнил на улице, этот Отто. И возможно, где-то рядом шлялась его невеста, которая не дождалась парня и пошла на панель, чтобы выжить. Возможно, ей опротивел эрзац-хлеб и маргарин из машинного масла, от которого можно было потерять зрение. И они узнавали друг друга, возможно, даже перекидывались парой слов, стреляли сигаретку. А что? Тот, кто хочет выжить, не должен задирать нос.
Она склонилась над столом.
– Что я и пыталась вчера объяснить тебе. – Ольга принялась убирать остатки скудного завтрака – куски хлеба, обрывок бумаги с остатками маргарина, пустые чашки. Она двигалась с четкостью автомата, как будто у нее никогда не было прислуги. – Ты должен устроиться на работу… Я почти договорилась. Я понимаю, что там ты был популярным журналистом, а здесь станешь просто уборщиком при магазине, но надо же с чего-то начать!
– Да, да, но… Послушай… Этот сон… Я как будто получил послание от давно умершего человека, и оно не дает мне покоя! Ты ведь знаешь, что я никогда не писал стихов!
– За сны не платят! Вот, отмыла эти чернила, давно собиралась. – Ольга положила на край стола мочалку и сладко потянулась. Взглянула за окно. – А снег все гуще. Нужно бы купить сливочного масла… В честь Нового года. Все-таки праздник. Я кладу деньги вот сюда – сходи. А мне пора бежать.
– Я схожу. – Он поднялся со стула, разглядывая спину жены. Та уже шла к двери, застегивая пальто.
– А про Отто забудь, – сказала она, обернувшись на пороге. – Таких Отто был миллион, а будет… Будет еще больше.