Загадка Прометея
Шрифт:
Особенно, если мы примем во внимание, сколь неустойчива, сколь неровна была эта культура и цивилизация. В сущности, имеются в виду лишь несколько обнесенных стенами городов, непосредственные их окрестности и до какой-то степени главные дороги страны.
Понятно, что, учитывая это, часть правящих микенских кругов заняла оборонительную позицию: «Прежде всего обеспечим безопасность того, что имеем, той земли, что у нас под ногами. Отгородимся от дорийцев надежной системой укреплений. Не на Истме, а гораздо севернее. Добрым словом и силою окончательно обратим в нашу веру, обучим нашему языку и образу мыслей всех, кто населяет полуостров и острова». Эта политика была в интересах владельцев каменоломен, имевших возможность перебрасывать грузы посуху.
Другая позиция была такова: «Мы тоже, безусловно, хотим мира. Однако удержать Пелопоннес невозможно, если он не станет составной частью большой империи. Мы должны укрепиться и на том берегу.
Все это — только гораздо пространнее, гораздо всестороннее освещая — развивали перед Прометеем представители обеих партий. С одной стороны, например, в ярких красках рисовали ему исполненную постоянной тревоги и неуверенности жизнь минийских, эолийских и ионийских братьев, ужасные страдания, какие претерпевают они от дорийцев. С другой стороны, припоминали возмутительные поступки «вонючих сидонцев» и подлой изменницы Трои. Атрея, конечно же, восхваляли обе партии, с его действиями «в общих чертах» были согласны все. И — повторяю — все, с кем Прометей ни встречался, абсолютно все держались любезно и дружелюбно, беседовали рассудительно. Словом, всячески обхаживали Прометея, чтобы заручиться его божественной поддержкой.
Разумеется, Прометей с искренней готовностью всех их выслушивал, однако своего мнения не высказывал. Он был бог, к тому же мудрый, ясно мыслящий бог. Даже среди богов он выделялся прозорливостью в вопросах политики: вспомним, как он вел себя во время знаменитого бунта гигантов. Можно не сомневаться, зная его неслыханную порядочность, что неволя лишь прибавила ему рассудительности, осторожности, придала особую глубину его мысли. Известно, что длительное пребывание в неволе иной раз губительно, что оно способно разложить не слишком стойкую материю. Однако разрешите мне вновь прибегнуть к филологическому анализу фактов! Если бы ужасающая кара превратила Прометея в некое пресмыкающееся, уповающее только прощения и на все согласное, мы непременно об этом знали бы . Ибо тогда-то олимпийцы приняли бы его в сонм свой, как-то использовали в своих интересах, тогда и сам Зевс не преминул бы очень крепко его «компрометировать» в глазах человеческих — к собственной выгоде! Скажем, на Олимпе и в его окрестностях немало богов почиталось покровителями огня, их было, пожалуй, даже много, но, как ни странно, все-таки недостаточно. Была Гестия, покровительница огня домашнего очага, были Киклопы, боги праогня, вулканического огня, был Гефест, бог кузнечного огня. Но опустошительный огонь пожаров не имел своего бога. По логике Зевса, Прометей отлично подошел бы для этой роли. Сломленный, запуганный, униженный Прометей. Больше не на кого было бы возложить эту роль, да никто и не согласился бы. Так что, смирись Прометей, Зевсу это оказалось бы на руку. Одним словом, уже тот факт, что Прометей после освобождения никакой роли не получил (а мы это знали бы!), вернее всего доказывает его высокую честь, мудрость и то, что неволя лишь укрепила и закалила его.
А если так, то в спорах двух микенских партий Прометей навряд ли принял чью-либо сторону. Он только спрашивал. У него возникали все новые и новые вопросы, вопросы, вовсе не относящиеся к делу, вопросы, повергающие в смущение — чтобы не сказать: иной раз вовсе глупые. Дело в том, что теперь он все больше полагался на свои собственные глаза, поэтому заботы двух придворных партий никак не мог принять за главный вопрос микенской политики; чем больше всматривался, тем менее.
Ибо что он видел собственными глазами?
Что он видел, когда, под первым попавшимся предлогом — и все чаще, — спешил к
Нищета? Мы едва в состоянии представить себе нищету той эпохи. Быть может, северная и западная Бразилия да еще отдельные провинции Африки и Индии могли бы дать о ней некоторое представление. Однако в этих краях хотя бы климат — не злая мачеха. И земля, если есть посевной материал и орудия производства, родит недурно. На Пелопоннесе сгустилась вся нищета нынешнего мира, но природа была куда суровей, земля же совсем скудная, и притом ее было мало. (Хорошая земля попадалась в долинах рек, но принадлежала она уже — дело известное — царям, храмам да кучке владетельной знати.) Детей в каждой лачуге было что мух, но и гибли они, несчастные, словно мухи. Тяжко было смотреть на их синие от холода голые тельца, вспученные от голодания животы, искусанные паразитами шеи, головы. Они копались в мусоре, в грязи и все на вид съедобное немедленно пожирали. Удивительно ли, что тела их были в язвах и струпьях? Удивительно ли, что по крайней мере каждый десятый из них — слепой? Больным падучей или слабоумным еще повезло: этих почитали, искали пророчеств в бессмысленных их речах, считали их бренные тела прибежищем добрых или злых духов, полагали, что вообще они приносят счастье, так что обижать их нельзя.
Горожане могли надеяться хотя бы на лохмотья, выброшенные богатыми за ненадобностью. От холода они, конечно, не спасут, только стыд прикроют… Но для сельских жителей даже самый малый клочок ткани был недостижимой роскошью. Одевались они в шкуры животных. Баранья шкура попадалась редко, больно она дорога. Иное дело — свиная: тепла она не держит (шерсти-то почти нет), на рынке цены не имеет, покупатели на нее и не смотрят. Высушенная на солнце, домашним способом выделанная свиная кожа, вонючая, жесткая и ломкая, была единственной одеждою масс там, где знатные дамы щеголяли в дорогих заморских нарядах изысканного покроя и знатные господа затмевали друг друга элегантностью одеяний. В сущности, одежда простолюдинов не отличалась от одежды первобытного человека, питались же они, как в легендарном Золотом веке, лесным маком.
История называет это бронзовым веком, однако ошибется тот, кто понадеется обнаружить хотя бы в жилище свободного земледельца изделие из металла! Еще тоненькое медное колечко, подарок какого-нибудь более богатого родственника — куда ни шло. Но во время жатвы, можно не сомневаться, ахейцы пользовались все тем же неизвестно с коих пор, от какого предка доставшимся кремневым серпом в костяной оправе. Пахали деревянной сохой, посадки делали с помощью камнем обструганной палки. Да, пелопоннесские бедняки жили все еще в каменном веке, и, когда приходила беда, когда всех молодых мужчин угоняли на войну, собирали во вспомогательные отряды, они имели при себе только стрелы да копья с каменными наконечниками, а кто и просто закаленные на огне древки. Мог ли этот воин рассчитывать на добычу, сходясь лицом к лицу с хорошо вооруженным противником? А ранение, плен и вовсе грозили ему неминуемой смертью: кто же понадеется на выкуп за такого-то нищего? Да и в качестве раба — мы уже о том говорили — кто впустит его в дом, вшивого, вонючего, невежественного? Он едва держится на ногах, тупой от постоянного голода, а как поел, одолевает его лень; к тому же он дик, ненадежен, вороват, того и гляди, сбежит — кто же отправит такого в поле, кто позволит ему приблизиться к скоту своему? Так что не будем осуждать микенских господ за то, что они предпочитали раздобывать себе рабов на войне. Во всяком случае, не будем осуждать их так же строго, как, например, того венгра, который — бывает еще такое — не желает работать и жить рядом с цыганом…
Таково было положение, когда Прометей прибыл в Микены. Да, но ведь речь идет о предвоенной конъюнктуре, могли бы мы возразить. Запахнутые в свиные шкуры кочевники вышли из лесов зимой 1215/14 года. Геракл сам видит их в рабочих лагерях и на учебном плацу!
Что ж, это верно, полудикие жители лесов были нужны — работа кипела, войско быстро увеличивалось. Но собралось их гораздо больше, чем было нужно. Те, кому работы уже не досталось. Кого вербовщики с первого взгляда сочли непригодными. И с кем явились отец и мать, все родичи, все чада и домочадцы. Таков обычай. Не то ли видим мы и сейчас, когда кто-либо получает квартиру в Будапеште или из дальних провинций переселяется в окрестности столицы? Словом, вид микенских предместий не много изменился к лучшему, несмотря на благоприятную конъюнктуру.