Загадка Веры Холодной
Шрифт:
Однако приятно, когда о тебе заботятся. Вера решила, что после возвращения Ульяны из церкви они с Владимиром поедут в Сокольники. Владимир с готовностью согласился, но перед самым их уходом в дверь зазвонили частыми отрывистыми звонками – дзинь-дзинь-дзинь. Так звонила только Верина подруга Машенька, которую жажда деятельности всегда переполняла настолько, что она не могла позвонить раз-другой и стоять спокойно в ожидании, пока ей откроют. Вера обрадовалась и поспешила встречать гостью.
Машенька ворвалась в квартиру радостным вихрем. С порога начала оправдываться за то, что так долго не давала о себе знать.
– У меня была уважительная причина! – несколько раз повторила она. – Мне вскружил голову такой обаятельный негодяй…
Не досказав толком про обаятельного негодяя, Машенька попробовала закружить
– Грушеньку, наверное? – предположила Вера.
– Грушеньку Германова играет. – Хорошенькое Машенькино личико на мгновение из радостного стало печальным. – Но ничего, придет время – я и Грушеньку сыграю, и Гертруду… Знаешь, говорят, что к нам Москву приедет сам Крэг, чтобы вместе со Станиславским ставить «Гамлета»…
Вера Крэга не знала. Машенька рассказала ей, что это самый знаменитый английский режиссер, красавец, умница и большой оригинал. С Крэга перескочила на его любовницу, знаменитую танцовщицу Айседору Дункан, которая танцует босиком, но вдруг спохватилась и спросила, куда это Вера собралась и не отвлекает ли она ее. Узнав о Вериных намерениях, сказала, что тоже хочет гулять в парке.
– Надела новое платье, так должна его «выгулять», – сказала она и исполнила перед Верой нечто вроде фуэте. – Красивое, правда?
Платье было красивым, из белого, с искоркой, атласа. Вера подумала о том, что Машеньке идет с искоркой, потому что она сама тоже с искоркой, но сказать об этом не успела, потому что в этот момент из кабинета вышел Владимир и пожаловался на срочные дела, о которых он, дескать, забыл и которые вынуждают его остаться дома. По глазам было видно (по крайней мере, Вере), что он врет, да и не таков был адвокат Холодный, чтобы забыть о деле. Вот об ужине, заработавшись, он вполне мог забыть, такое случалось. Вера оценила деликатность мужа, который понял, что в женской компании он будет третьим лишним, и поблагодарила его улыбкой.
Остановившегося извозчика Машенька замучила вопросами. Крепкая ли у него пролетка? Не тряская ли? Давно ли проверял ось? Крепко ли насажены колеса? Смирная ли кобыла? Не выкидывает ли фокусов? Если Вера ее не остановила бы, предварительно поблагодарив за заботу (это же все делалось для блага Веры, находящейся в положении), то она долго еще расспросами бы изводила. Он проникся почтением к своим пассажиркам и довез их в Сокольники наиблагороднейшим образом – мягко, плавно и без единого бранного слова, до которых столь охочи извозчики. Даже зазевавшийся и оттого едва не угодивший под лошадь мужик удостоился не бранного слова, а всего лишь междометия «эх!», произнесенного, правда, с большим чувством. Получив от Веры двугривенный сверх оговоренной платы, извозчик сказал:
– Благодарствую, сударыня. Абросим не просит, а дадут – не бросит.
Вере вспомнился старенький доктор Дмитрий Карлович, лечивший ее с сестрами в детстве, который часто, и к месту, и не к месту, повторял эту же поговорку.
В Сокольниках по воскресному дню было много народу, поэтому сразу же захотелось уйти с центральной аллеи куда-нибудь вбок, где тени побольше, а народу поменьше. Засидевшейся дома Вере хотелось гулять, несмотря на то что Машенька, окончательно вошедшая в роль заботливой хранительницы, предлагала ей присесть и отдохнуть едва ли не возле каждой скамейки. Когда захотели пить, вернулись в людные места и в первом же киоске выпили сельтерской воды и закусили ее пастилой, после которой снова захотели пить и на сей раз выпили по стакану замечательной холодной грушевой воды. Машенька рассказала, как шутники перед спектаклем налили актеру Москвину в графин вместо воды водку (актеры любят такие шутки) и как тот, не моргнув глазом, выпил стакан, налил другой, выпил и его, а потом доиграл спектакль до конца, и лишь после того, как опустился занавес, его развезло. Продавец воды, услышав этот рассказ, похвастал тем, что дома у него хранится стакан, из которого пил сельтерскую сам Шаляпин. Бойкая Машенька посоветовала ему добавить к «коллекции» и тот стакан, из которого пила она, поскольку она тоже намерена прославиться. Продавец заверил, что так и сделает. Вера позавидовала Машеньке, ее целеустремленности и ее уверенности в себе. Когда человек таким тоном, пусть даже и в шутку, говорит, что он намерен прославиться, то сразу чувствуется, что это намерение будет исполнено.
Снова ушли туда, где поменьше народу. Машенька наконец-то выговорилась и начала расспрашивать Веру о ее супружеском житье-бытье. К супружеству Машенька относилась двояко. С одной стороны, мечтала выйти замуж (разумеется, за красивого и богатого), а с другой – боялась, что муж станет ограничивать ее свободу. Страхи ее были обоснованными, Елена Константиновна рассказывала об актрисах, которых ревнивые мужья принуждали оставить сцену. Вера начала рассказывать, разумеется, умалчивая о том, о чем следовало умолчать. Вернее, она не столько рассказывала, сколько отвечала на вопросы подруги. Аллея, по которой они шли, была настолько тенистой, что зонтики не требовались, и совершенно пустой – ни одного человека. Вера свой закрыла, а Машенька не стала, потому что сильно пеклась о белизне лица и боялась даже редких лучиков солнца, пробивавшихся сквозь густую-прегустую листву. Из озорства Машеньке захотелось сойти с дорожки и пройтись по траве. Перспектива зазеленить белые туфельки или подол платья ее не испугала, задумала – и тут же осуществила свое желание.
Приметливая Машенька раньше Веры увидела бумажник, лежавший у скамейки, и с детским криком: «Чур, мое!» устремилась к нему, для чего ей пришлось обойти Веру.
Где-то громко хрустнула ветка. Машенька вдруг упала к ногам Веры, выронив из рук зонт и ридикюль. Вера не успела удивиться такой странной выходке подруги, как увидела, что из горла у той, пульсируя, льется кровь.
«Придет время – я и Грушеньку сыграю, и Гертруду…» – отчетливо прозвучал в ушах Машенькин голос.
Всю свою боль Вера вложила в крик. Страшный, пронзительный крик, которого сама она не слышала, только понимала, что кричит.
18
«Гласный московской городской Думы Прасолов разыскал в архивах забытый всеми рескрипт императора Александра I, в котором государь повелевает поставить в Москве памятник Кутузову. Повеление Александра Благословенного до сих пор не исполнено. Представляя этот рескрипт городскому голове Гучкову, Прасолов выразил надежду на скорое его исполнение».
В четверг, 5 августа, доктор разрешил Вере вставать и ходить по квартире.
– Только не переусердствуйте, – строго предупредил он, сверкнув пенсне. – На улицу ни в коем случае не выходите, избегайте наклонов и резких движений…
Вера подумала о том, что чем больше доктор запрещает, тем больше его хвалят. В докторах и педагогах люди в первую очередь почему-то уважают строгость, хотя и тем, и другим человечность с добротой гораздо нужнее.
Доктор занудствовал и не догадывался, что Вера, не дожидаясь его разрешения, вставала еще вчера, строго-настрого запретив Ульяне рассказывать кому-нибудь об этом. Вставала и подолгу стояла у окна, глядя на улицу. Высматривала, кто ходит возле дома, и думала о том, как ей теперь жить дальше. Жить, если честно, не очень-то и хотелось. Не меланхолия, а настоящее горе и настоящий, пронизывающий до костей страх. Странное состояние – вроде бы и жизнь не мила, а страшно. Правильнее было бы в таком состоянии ничего не бояться. Ну убьют, подумаешь! Все умирают рано или поздно. Главное, чтобы пуля попала прямо в сердце или в голову, а яд бы действовал мгновенно. Чтобы не мучиться так, как мучилась перед смертью бедная Машенька. Вину перед подругой Вера чувствовала двойную – Машенька погибла из-за нее, вместо нее, да вдобавок, когда она умирала, Вера к ней даже не наклонилась, не взяла за руку, не погладила по голове. Не смогла. Шок. Что подумала Машенька о Вере перед смертью? Когда-нибудь Вера это узнает и, может быть, выпросит прощение. Когда-нибудь, когда они встретятся Там… А вот с ребенком своим Вера никогда не встретится, ни на этом свете, ни на том. Он же погиб, не родившись, будто как и не было его никогда…