Загадки истории. Факты. Открытия. Люди
Шрифт:
Современники указывают, что Петр Великий все время колебался в отношении внука и время от времени выказывал ему расположение. Естественно, в 1724 г. колебания должны были закончиться, и Петр скорее всего остановился на кандидатуре внука в качестве наследника.
Но Петр-внук жил отдельно от деда, у него было свое окружение, поэтому люди из окружения Петра Великого могли опасаться, что с приходом к власти Петра II и возвращением к активной деятельности первой жены Петра Великого Евдокии, они потеряют свое влияние. А некоторые из них (участники убийства царевича Алексея — отца наследника и сына Евдокии) опасались лишиться жизни. Поэтому противников Петра II в окружении Петра I было более чем достаточно.
После смерти Петра I отсутствие завещания создавало драматическую ситуацию, судьба императорского престола должна была решиться в столкновении
Президент Тайного совета и министр герцога Карла Фридриха Голштейн-Готторпского (1700–1739) — мужа дочери Петра Великого Анны (и фактически основателя династии, которая правила Россией до 1917 г.) — граф Е Ф. Бассевич (лицо крайне заинтересованное в возведении на освободившийся русский престол тещи герцога Екатерины или жены герцога Анны) в своих дневниках оставил записки, в которых указывал в том числе и на то, что рука Петра I закостенела, когда он хотел написать имя своего преемника, а голос онемел, когда он хотел сказать это имя своей дочери Анне Петровне, жене упомянутого герцога. Записки Бассевича служили одним из главных источников по вопросу о смерти Петра Великого для последующих историков. Так же излагает события и «официальный» историк государства Российского Соловьев.
Чье имя могло быть поставлено после слов «Отдайте все.»? Бассевич пишет, что кроме слов «отдайте все.» были и другие, но их не смогли разобрать. Безусловно, не «смогли разобрать» имя «Петр Алексеевич», будь там имя Екатерины или Анны, герцогини Голштинской, разобрали бы без труда, и не пришлось бы им тогда прибегать к столь экстраординарным мерам, как государственный переворот.
Екатерина находилась при Петре безотлучно, и она же закрыла ему глаза после смерти. Продиктовать Екатерине Петр ничего не мог при всем желании — есть все основания полагать, что писать она толком так и не научилась. Но если бы его последняя воля была выражена в пользу Екатерины, не потребовалось бы чертить слабеющей рукой ее имя или звать Анну. Указ бы написали, подписали и огласили без промедления. Есть, конечно, небольшая вероятность того, что Петр все же решил передать трон Анне, но ее имя тоже не нужно было скрывать. Правление Анны ничем плохим Екатерине и Меншикову не грозило. Екатерина в любом случае оставалась бы вдовствующей императрицей, а Меншиков, имея под рукой гвардию, стал бы реально править от имени обеих государынь. Но Петр не стал бы передавать престол жене чужеземного герцога, ведь отречься Анну он заставил, когда уже знал о деле Монса. С чего бы это ему вдруг передумать? А вот внука своего Петра Алексеевича от престола отдалил, когда еще не знал о «Монсовой истории», то есть надеялся на Екатерину как на достойную преемницу.
Но почему же тогда не было изготовлено фальшивое завещание Петра в пользу Екатерины? Вряд ли в окружении Меншикова не было ни одного умельца подделывать почерк, или заинтересованные лица были отягощены высокими моральными принципами. Но в тех условиях, когда все знали о разрыве императора с женой, такой бумаге никто бы не поверил, могли бы обвинить в подлоге — да и не нужна была такая бумага после того, как царь официально короновал Екатерину как императрицу. Главное — не допустить появления другого указа. Царская власть имела такой характер, что самодержец мог одним росчерком пера отменить все законы империи, в том числе и свои прошлые указы. А имя Петра Алексеевича противоречило воле самой многочисленной, влиятельной и, что важно, ближайшей Петру I группировки, к которой принадлежал и Остерман.
Различные исторические источники смутно намекают на наличие какого-то таинственного документа, они говорят, что Петр писал что-то, а что — не ясно. К тому же по сей день жива легенда о некоем сокрытом завещании Петра I. Таким документом мог быть только акт о передаче власти Петру II. Любой иной сокрытию бы не подлежал.
Итак, если остановиться на том, что завещание Петра I было не написано или уничтожено, т. е. так или иначе — не оглашено, то претендентов на трон после смерти Петра I оставалось трое: Екатерина Алексеевна, ее младшая дочь Елизавета Петровна и внук Петра I, сын царевича Алексея, 10-летний Петр Алексеевич. Старшая дочь Петра Анна в 1724 г. под присягой отказалась от русского престола за себя и свое потомство. Но по иронии судьбы случилось так, что именно ее потомки и занимали русский престол до самого конца династии. Несмотря на то, что Анна, обручившись с герцогом Голштинским,
112
Цену подобных актов можно видеть на примере самой Анны Петровны. Екатерина I, умирая, завещала престол Петру II, но указала, что если тот умрет бездетным — престол должен перейти к Анне либо ее наследникам. Петр II умер бездетным и акт Екатерины I не отменял, однако члены Верховного тайного совета нарушили волю императрицы и самочинно пригласили на трон другую Анну — Иоанновну — дочь брата Петра I. А наследник Анны Петровны (она умерла сразу же после его рождения, еще до смерти Петра II) стал императором Петром III в 1761 г. только благодаря перевороту 1741 г., когда сестра Анны — Елизавета — захватила власть.
Решить вопрос, кто займет место на престоле, должно было ближайшее окружение императора, высшее чиновничество и высшие военные чины.
Права великого князя Петра Алексеевича, внука Петра I, сына царевича Алексея (будущего Петра II) отстаивали представители родовой аристократии (в первую очередь, князья Голицыны и Долгорукие), считавшие его единственным законным наследником, рожденным от достойного царской крови брака. Народное большинство также было за единственного мужского представителя династии (только раскольники не признавали его потомком царя, так как он родился от брака с иностранкой).
Однако «новая» служивая знать, «птенцы гнезда Петрова» во главе с самым влиятельным лицом петровской эпохи А. Д. Меншиковым и вступившим в союз с Меншиковым дипломатом и сподвижником Петра I Андреем Ивановичем Остерманом, желала воцарения Екатерины. За нее также были граф Толстой, генерал-прокурор Ягужинский, канцлер граф Головкин и многие другие, ибо они не могли надеяться на сохранение полученной от Петра I власти при Петре Алексеевиче. К тому же на их стороне выступала гвардия, которая была предана до обожания императору; эту привязанность она переносила и на императрицу Екатерину I.
Но в противовес альянсу Меншикова — Остермана в России существовала еще одна — третья — группировка, которая сплотилась вокруг герцога Голштинского, мужа старшей цесаревны Анны Петровны. Герцог Голштинский также пытался повлиять на исход событий, хотя по брачному контракту 1724 г. эта чета лишалась права наследования российского престола. Однако даже введение в состав Верховного тайного совета не помогло герцогу сколько-нибудь повлиять на события (он не говорил по-русски и вообще имел весьма слабое представление о жизни в России).
В результате именно Екатерина I стала российской императрицей. Ключевский суммирует сведения первоисточников: «28 января 1725 года, когда преобразователь умирал, не оставив последней воли, собрались члены Сената, чтобы обсудить вопрос о преемнике. Правительственный класс разделился: старая знать, во главе которой стояли князья Голицыны, Репнин, высказывалась за малолетнего внука преобразователя — Петра II. Новые неродовитые дельцы, ближайшие сотрудники преобразователя, члены комиссии, осудившей на смерть отца этого наследника, царевича Алексея, с князем Меншиковым во главе, стояли за императрицу-вдову.
Пока сенаторы совещались во дворце по вопросу о престолонаследии, в углу залы совещаний как-то появились офицеры гвардии, неизвестно кем сюда призванные. Они не принимали прямого участия в прениях сенаторов, но, подобно хору в античной драме, с резкой откровенностью высказывали об них свое суждение, грозя разбить головы старым боярам, которые будут противиться воцарению Екатерины. Вдруг под окнами дворца раздался барабанный бой. Оказалось, что там стояли два гвардейских полка под ружьем, призванные своими командирами — князем Меншиковым и Бутурлиным. Президент Военной коллегии (военный министр) фельдмаршал князь Репнин с сердцем спросил: «Кто смел без моего ведома привести полки? Разве я не фельдмаршал?» Бутурлин возразил, что полки призвал он по воле императрицы, которой все подданные обязаны повиноваться, «не исключая и тебя», — добавил он».