Загадочная Шмыга
Шрифт:
И при нем оркестр Московского театра оперетты зазвучал. Строгим был Столяров не только по отношению к своим оркестрантам, но и к хору и к актерам. О том, чтобы прийти к нему на урок, на репетицию, не распевшись или не выучив свою партию, — о таком и подумать было нельзя.
Ведь то, что тебя видит в данной роли режиссер, это конечно же хорошо, но далеко еще не все. Важно, чтобы тебя увидел дирижер. Мало того, что увидел, надо еще, чтобы он захотел с тобой работать. Таких дирижеров в те времена было немного — в Большом над всем царил Александр Шамильевич Мелик-Пашаев, в Музыкальном имени Станиславского и Немировича-Данченко — Самуил Абрамович Самосуд, в оперетте — Столяров.
В последние годы он уже очень тяжело болел, перенес операцию на ногах. Но все равно стоял
Так уж принято «на театре», что дирижера называют исключительно по имени-отчеству — и неважно, сколько ему на тот момент лет. И непременно на «вы».
С Кремером она репетировала Адель в новой редакции постановки «Летучая мышь». Так что до той поездки в Париж они были знакомы друг с другом много лет.
Что случилось в то утро, когда все они встретились на площади Революции в ожидании автобуса? То ли день смешался с ночью, то ли рухнул построенный замок из песка.
Он сел в автобусе позади нее и Натальи Столяровой. И понеслось — шутки и остроты сыпались из него словно из рога изобилия. Анекдоты перемежались с забавными случаями из жизни. Хохот не смолкал до самого аэропорта. А в самолете все по новой… От смеха сводило скулы.
И вдруг она поймала себя на мысли, что уже давно ей не было настолько легко и свободно. Да, она привыкла совершенно к иному обращению. Для знакомых мужчин (кроме конечно же друзей дома) она в первую очередь известная актриса. И обращаются к ней не иначе как Татьяна Ивановна. Профессия накладывает определенный отпечаток, что уж тут скрывать, букеты и комплименты после спектакля — непременный атрибут ее творческой жизни. У поклонников своя иерархия, но все мужчины без исключения, хоть и ходили за ней толпами, прекрасно знали, что она никогда не позволит перейти грань дозволенного даже в комплименте. Тем более слишком бурные восторги по поводу собственной персоны она пресекала тут же, на корню. Она — истинная женщина, а таким не свойственно строить глазки и флиртовать направо и налево. И когда ей признавались в любви, она все сводила к шутке, а если поклонник не понимал, тут же возводила между собой и ним непреодолимый барьер.
Ей 48 лет, двадцать из них она жена Владимира Канделаки. У нее безупречная репутация. Да, она актриса Театра оперетты, но это ее профессия, флирт, кокетство — это на сцене, а в повседневной жизни — взгляды на отношения мужчины и женщины сродни пуританским. Так уж ее воспитали в детстве, и за это она благодарна своим родителям.
Никто не посмеет бросить камень. И в первую очередь она сама. А это гораздо важнее всех сплетен и слухов… Хотя слухи ползали не только по Москве, но и далеко за ее пределами.
Кто-то из ее поклонниц начал распространять сплетню про нее и космонавта Германа Титова. Без всяких на то оснований. А все началось с фотографии. После спектакля она, даже не подозревая, во что это может вылиться, сфотографировалась с Титовым. Фотография была скорее любительской, хотя и сделал ее профессиональный фотограф — муж одной из актрис театра. Но ее не предполагали публиковать ни в газете, ни в журнале. С этого все и началось. А поскольку в те времена еще, слава богу, не было такого понятия, как «желтая пресса», так называемыми папарацци с удовольствием работали некоторые поклонники. Они же все и всегда знали. А что не знали, очень любили придумывать. И сообщать друг другу. Кто больше знает про своего кумира? Сплетня о ее романе с космонавтом номер два мгновенно облетела сначала Москву, а потом вышла за пределы не только города, но и страны. Она, никогда не собиравшая сплетни, поначалу и понятия не имела о том, что про нее говорят. И вдруг стала замечать, что, куда бы она ни зашла — будь то магазин или сберкасса, — мгновенно начиналось шушуканье «Шмыга — Титов. Шмыга — Титов». Договорились до того, что правительство не разрешило Титову развестись и жениться на Шмыге. Это был какой-то ужас. На пустом месте выдумали что-то невероятное. Все это продолжалось на протяжении двух лет и в конце концов настолько им надоело, что однажды, буквально столкнувшись на лестнице — она поднималась,
…В какой-то момент она вдруг обнаружила, что Кремер путается в местоимениях «вы» и «ты», но она стойко держала оборону и делала вид, что не замечает этого. Из ее же уст по-прежнему звучало: «Анатолий Львович» и на «вы». Дирижер! И никуда от этого не денешься. А он что только не делал, чтобы обратить на себя ее внимание. На одну из его «выходок» она прореагировала болезненно, но вида постаралась не подать. Он заметил это и больше подобного не позволял себе.
А произошло следующее. В той двухнедельной поездке они были в Ницце, Канне, добрались до Монако. Обедали в небольшом ресторанчике на побережье. Было холодно, дул ветер. И Кремер, демонстративно подозвав официанта, заявил, что суп остыл, и велел подогреть. Официант удивился, но виду не показал, тем более что заказ был сделан на идеальном французском языке. А когда принес обжигающий суп, получил новый — сто граммов водки. Дирижер Театра сатиры явно не вписывался в остальную компанию театральных деятелей — тратить суточные на водку в ресторане Монако! Непонятная роскошь по тем временам, граничащая с чистым выпендрежем.
— Таня! — услышала она шепот на ухо. — Явно ради тебя старается.
— Пижон! — вырвалось у нее. Чтобы не показать, насколько это ее задело, она попыталась улыбнуться. Он и сам уже понял, что переборщил.
По возвращении в Париж ее ожидал новый сюрприз.
— Таня! — ахнула Наталья Столярова, открыв дверь. — Иди сюда.
Она выбежала на зов и остановилась как вкопанная. На пороге их номера стоял Кремер собственной персоной. В руках у него была корзинка с клубникой.
— Ну вы и… — только начала она, как тут же услышала:
— …Пижон. Я знаю, Танечка! Но что же мне делать, если я действительно люблю очень горячий суп, и где же мне, как не во Франции, практиковаться во французском?
Ох, видимо, не зря придумано про «частицу черта», которая сидит в любой из нас. Она четко поняла, что следующий шаг за ней, и… пригласила Кремера на ночную прогулку по Елисейским Полям.
А на следующий день она… исчезла. О том, что ее пригласили в гости, она сообщила лишь руководителю группы (что поделать — такие были порядки), а Кремеру — «забыла». Муж ее подруги детства работал в посольстве Франции, так что никакого криминала в ее походе в гости не было. Хуже было другое — она не пришла в отель ни вечером, ни на следующее утро. А когда появилась, возбужденная и от воспоминаний, и от репетиции в «Казино де Пари», куда ее пригласила подруга, — вдруг отчетливо увидела, насколько испуган и… рассержен Анатолий Львович.
И так же отчетливо поняла, что в ее жизни что-то происходит. Ее неудержимо влечет к этому человеку, а его — к ней. Она, взрослая женщина, прекрасно понимала, что это не мимолетное увлечение, а нечто большее. Сколько раз она проживала подобное на сцене — ее героини, девочки, девушки, молодые женщины, любили и были любимыми. И она с головой от лица своих героинь окуналась в столь волшебное чувство. А вот что касается жизни… Не думала не гадала, что ей и в жизни придется испытать то, о чем написаны монбланы литературы. Когда-то очень давно молоденькая девчонка влюбилась в мужчину старше себя, приняла влюбленность за любовь. Но она ни о чем не жалеет. Сердечное помешательство — самое лучшее, что может быть на свете. Но ей уже не 28, и она отдает себе отчет в том, что это больше, чем просто влюбленность. И это серьезно. Только вот что теперь делать дальше? Оставить все как есть — уже невозможно. А иначе как? Оба они не свободны.
Почему-то вспомнилось, как Канделаки однажды чисто интуитивно приревновал ее к Кремеру. Во время съемок фильма «Эксперимент» Кремер пару раз заходил к ним домой. В один из таких визитов ее помощница по хозяйству — добрый ангел Манечка приготовила любимый суп Владимира Аркадьевича — грибной кулеш. И подала к столу. Как раз в это время домой из театра вернулся муж.
— Владимир Аркадьевич! Вы как раз к обеду. Садитесь.
— Не хочу! — Муж был явно не в духе. Едва кивнув Кремеру, он скрылся в своей комнате.