Загадочная Шмыга
Шрифт:
В начале 1962 года в их квартире раздался телефонный звонок. Снял трубку Канделаки.
— Это тебя! — после приветствия сказал он и протянул ей телефонную трубку. Глаза его на этот раз были серьезными.
— Меня приглашает на разговор Рубен Николаевич! — опешив от того, что услышала на том конце провода, сообщила она мужу.
— Танечка! Так ведь на разговор же, а вовсе не на эшафот, — рассмеялся Канделаки.
— Владимир Аркадьевич, — когда она волновалась, даже дома называла мужа по имени-отчеству, а иногда и на «вы», — ведь вы же знаете, что это будет за разговор.
— Догадываюсь, — уклончиво ответил
— А ты? Разве ты не поедешь со мной?
— Нет, девочка моя! Мое присутствие только помешает тебе…
Путь от Котельнической набережной, где они жили, до Вахтанговского театра на Арбате показался ей вечностью.
— Не бойся, девочка! — Она все-таки уговорила мужа хотя бы подвезти ее до театра. — Ты у меня умница. — Муж поцеловал ее, и она вновь увидела, насколько серьезны его глаза.
Выйдя из машины, она подождала, пока Канделаки уедет, соединила руки ладонями друг к другу, коснулась лицом пальцев — она всегда так делала в трудную минуту, собралась с мыслями, и через некоторое время служащие театра уже слышали стук ее каблучков, раздававшийся по коридорам театра.
— Здравствуйте! — Она легко открыла дверь приемной Рубена Николаевича. — Я — Шмыга!
— Здравствуйте, Татьяна Ивановна! — услышала в ответ. — Проходите, пожалуйста, Рубен Николаевич вас ждет!
Она впорхнула в кабинет и увидела, как навстречу идет Симонов. Усадив ее за столик, сам сел напротив.
После обычных вопросов, на которые уже привыкла отвечать не смущаясь, она услышала то, от чего у нее начала кружиться голова.
«Не хватало еще прямо сейчас в обморок грохнуться» — эта простая мысль заставила ее хоть немного улыбнуться… Все происходящее казалось сном.
Рубен Николаевич говорил о том, что у него возникла мысль пригласить ее сыграть Машу в спектакле «Живой труп». Он уверен, что она справится и ее Маша будет самой лучшей.
Она испугалась. Что он говорит? Цыганка Маша, любовь всей жизни Феди Протасова, — ее роль, и она просто создана для нее? Она, Татьяна Шмыга, артистка Театра оперетты, создана для глубокой драматической роли?
Как выяснилось, последнее она произнесла вслух.
— Да, Танечка, а что вас смущает?
— Но ведь у меня нет данных! — И это не было с ее стороны кокетством, ведь она действительно так считала. Даже у себя в театре она не поет ни Сильву, ни Марицу, ни Принцессу цирка, справедливо считая, что для этих вокальных партий у нее нет голоса.
— Таня, Татьяна Ивановна. — Симонов был абсолютно серьезен. — Я не очень разбираюсь в Сильве и Марице, но то, что вы сыграете Машу, я не сомневаюсь. Уж поверьте мне, в исполнении романсов на сегодняшний день вам равных нет, я слышал вас — и имею право так говорить.
Она улыбнулась. Насчет равных, это, пожалуй, Рубен Николаевич преувеличивает, а вот то, что она хорошо знает романсовую литературу, — это правда. И очень любит романсы. Ведь еще будучи студенткой училища, перепела, пожалуй, все романсы: и Рахманинова, и Чайковского, и Шуберта… Кюи, Дворжак, Франк — она купалась в материале. Наверное, все-таки не случайно, когда передумала становиться адвокатом и решила учиться музыке, захотела стать камерной певицей. Как ее любимая Нина Дорлиак.
— А как же Нина Львовна? — задала она наивный вопрос.
— Танечка, я же имею в
— Таня, Таня… — это уже дома Владимир Аркадьевич. — Откуда такие сомнения? Неужели после Чайковского и Рахманинова ты опасаешься, что не хватит голоса на «В час роковой»…
— А «Шалмаверсты»?
— Тебя смущает «цыганщина»? Сомневаюсь, что Рубен допустит ее на сцене.
— Вахтанговской сцене, понимаешь, Володя, — в-а-х-т-а-н-г-о-в-с-к-о-й! Я буду зажиматься, чувствовать себя скованно. Ведь кто, как не ты, должен знать, что моя стихия — музыка и комфортно я себя чувствую только лишь на сцене родного театра… Ведь музыка так много может рассказать.
Через несколько дней в кабинете Симонова она честно скажет, что любит «играть музыку». Он все правильно понял — мудрый Рубен Николаевич.
И уже позже, дома, услышит от мужа тихое «спасибо». И многое поймет. В тот период они еще понимали друг друга без всяких слов.
А через какое-то время в их квартире вновь раздастся телефонный звонок.
Звонили из Ленинграда от Леонида Сергеевича Вивьена — главного режиссера знаменитой Александринки, впрочем, в то время театр назывался Академический театр драмы имени А. С. Пушкина.
— Здравствуйте, Татьяна Ивановна! — услышала она на том конце провода. — Как вы посмотрите на то, чтобы приехать в Ленинград и переговорить с руководством нашего театра?
Она поблагодарила за приглашение и… отказалась, прекрасно понимая, о чем именно может пойти разговор, хотя по телефону никто ей никаких конкретных предложений не делал. Любимый Театр оперетты перевесил все заманчивые перспективы выходить на сцену столь престижного в те времена театра.
«Бог дал голос, — скажет она спустя много лет в одном из своих интервью, — и, наверное, было бы неправильным не использовать этот дар свыше в полной мере. Во всяком случае, я считаю именно так».
В 1964 году она начала репетировать роль Элизы Дулитл в мюзикле «Моя прекрасная леди». Режиссером был Сергей Львович Штейн — она его обожала и работала с удовольствием. Каждая репетиция превращалась в праздник с шутками, юмором неповторимого Сергея Львовича. Он боготворил актеров, они платили ему взаимностью.
Увлеченная работой над новой ролью, она не сразу заметила, что муж изменился, замкнулся в себе. Однажды она спросила его, но в ответ ничего вразумительного не услышала. В то время Владимир Аркадьевич работал над новой постановкой — опереттой «Великолепная тройка». И она списывала изменение в поведении мужа на то, что у него что-то не клеится с постановкой. Театр — специфический организм, а оперетта — вдвойне. То, что «Великолепная тройка» не станет шедевром, было понятно с первых репетиций — обычная советская оперетта, уж сколько таких было в этом театре. И до Канделаки, и при нем. Что поделать, если не каждый спектакль становится шедевром. Помимо творчества в каждом театре есть план постановок, а уж сколько указаний сверху порой спускалось, особенно в советскую пору, и говорить не стоит. Ставились оперетты и на злобу дня. Остряки шутили: утром в газете, вечером — в оперетте. Что поделать, если тогда были такие времена. Канделаки пытался бороться с подобным, но он не был столь уж всесильным, и ему приходилось подчиняться руководству — в данном случае министру культуры СССР.