Загадочное завещание

Кристи Агата

— Может, старик просто передумал и сжег его сам, — заметил я.

Пуаро поднялся на ноги, с обычной тщательностью отряхивая брюки.

— Вполне вероятно, — признал он. — Одно из самых ваших разумных наблюдений, Гастингс. Что ж, больше нам здесь делать нечего. Все, что было в наших силах, мы сделали. В этой борьбе умов мы победили. К несчастью, для нашей клиентки эта победа — пустой

звук.

Немедленно выехав на станцию, мы все же не успели на экспресс, но как раз перехватили пассажирский до Лондона. Пуаро был расстроен и раздражен. Я, в свою очередь, чувствовал себя уставшим и прикорнул у окна. Едва поезд тронулся, Пуаро издал пронзительный вопль.

— Vite, [5] Гастингс! Просыпайтесь! Мы выходим. Прыгайте, я вам говорю!

Прежде чем я успел что-либо сообразить, мы уже стояли на платформе, а поезд быстро исчез во мраке со всеми нашими вещами. Я был в ярости, но Пуаро не обращал на это ни малейшего внимания.

— Каким же глупцом я был! — бушевал он. — Трижды глупцом! В жизни больше не буду хвалиться своими серыми клеточками!

— Все же не зря сюда приехали, — сварливо отозвался я. — Но в чем дело?

5

Быстро (фр.).

Пуаро, похоже, меня не слышал. Впрочем, как всегда, когда его посещало озарение.

— Счета лавочника! Совершенно вылетело из головы! Да, но где же? Где? — бормотал он. — Спокойно, ошибки быть не может. Нам нужно немедленно возвращаться.

Это было проще сказать, чем сделать. В конце концов, мы добрались до Эксетера почтовым, а там наняли машину. Когда мы снова очутились в «Дикой яблоне», до рассвета оставались считанные часы. И пытаться не буду описать изумление с трудом разбуженных Бэйкеров. Не обращая на них внимания, Пуаро бросился в кабинет.

— Я был не трижды глупцом, — воскликнул он. — Я был трижды глупцом в квадрате! Смотрите!

Подойдя к бюро, он вытащил из замочка ключ и снял с него замусоленный конверт. Я внимательно и тупо наблюдал за ним. Неужели он не понимает, что бланк завещания в этот маленький

конверт втиснуть невозможно? Невозможно, и все тут! Тем временем Пуаро бережно вскрыл конверт и, вывернув его наизнанку, тщательно расправил. Потом зажег свечу и начал осторожно прогревать ею бумагу. Через несколько минут на пустой внутренней поверхности начали проявляться блеклые буквы.

— Видите, mon ami! — победно вскричал Пуаро. Я увидел. Три бледных строчки гласили, что все свое достояние он оставляет племяннице, Вайолет Марш. Подписано Эндрю Маршем 25 марта в двенадцать часов тридцать минут пополудни. Засвидетельствовано Альбертом Пайком, кондитером, и Джесси Пайк, домохозяйкой.

— А оно действительно? — выдохнул я.

— Насколько мне известно, не существует закона, запрещающего писать завещания симпатическими чернилами. Намерение завещателя очевидно, наследница — его единственная кровная родственница. Но как умно! Он предвидел каждый шаг, который предпримет ищущий — которые я и предпринял, жалкий тупица. Смотрите; он берет два бланка, просит слуг подписать оба завещания, а затем отправляется в город, прихватив третье, написанное на изнанке грязного конверта, и обычную перьевую авторучку, заполненную совсем не обычными чернилами. Под каким-то предлогом просит кондитера с женой расписаться на бумажке с его подписью, снова складывает из нее конверт и, повесив его на ключ, посмеивается в свое удовольствие. Если племянница разгадает его маленькую хитрость — что ж, этим она подтвердит свое право на самостоятельность и высшее образование, и, думаю, он был бы только рад, случись все именно так.

— Но она ведь не разгадала ее, эту хитрость, ведь нет же? — медленно произнес я. — Пуаро, все это как-то… нечестно. Не правильно, что ли. Победил-то старик.

— Да нет же, Гастингс. Что-то не то у вас с логикой. Мисс Марш доказала свою сообразительность и пользу полученного образования тем, что немедленно передала дело в мои руки. Всегда обращайтесь к специалисту, Гастингс. Я считаю, она полностью подтвердила свое право на эти деньги.

Интересно, что сказал бы на это сам Эндрю Марш? Хотел бы я знать!