Загадочные события во Франчесе
Шрифт:
Обвинение в «похищении и задержании против воли жертвы» в последний раз осквернило досье фирмы в декабре 1798 года, когда владелец поместья Лессоу после обильных возлияний отлично выдержанным кларетом перекинул через седло мисс Греттон и умыкнул ее прямо с бала в отчем доме. Но в его намерениях ни у кого сомнений не было.
Ну что ж, внезапное вторжение Скотланд Ярда, наверняка, заставит похитительниц одуматься. «Но почему Скотланд Ярд? — недоуменно подумал Роберт. — Неужели они похитили ребенка из такой высокопоставленной семьи, что делом занялось Главное управление полиции?»
В Син Лейн Роберт, как всегда, оказался втянутым в военные действия, но сумел уклониться от роли арбитра. (Этимологически слово «син», если читателя это интересует, является просто искажением слова «сенд», [6] но жители Милфорда
6
Син (sin) — грех; сенд (sand) — песок, песчаный. — Прим. перевод.
Зимой, когда Роберт ездил на псовую охоту, он выслушивал монологи бывшего драгуна, в остальное время года, пока он дожидался, когда его машину вымоют, заправят или просто выведут из гаража, ему изливала свое негодование королевская служба связи. Сегодня служба связи потребовала у Роберта разъяснения, в чем разница между клеветой и оговором, и что такое диффамация. [7] Можно ли квалифицировать как диффамацию утверждение, что «человек, который без конца возится с консервными банками, не может отличить ореха от желудя?»
7
Диффамация — опубликование в печати сведений (действительных или мнимых), позорящих кого-либо.
— Не знаю, Стэн. Надо подумать, — торопливо ответил Роберт и выжал сцепление. Ему пришлось подождать, пока в ворота школы зайдут вернувшиеся с прогулки три усталые лошади, на которых сидели инструктор и двое толстых детей. («Вот-вот, о чем я все время и говорю», — пробурчал у него за спиной Стэнли). Затем он выехал на главную улицу.
Ближе к ее южному концу магазины уступили место жилым домам, выходившим фасадами прямо на тротуар, потом пошли особняки с портиками и подъездными двориками, дальше — скрытые за деревьями виллы, а затем город вдруг кончился, и взору Роберта открылись просторы типично английской сельской местности.
По обе стороны дороги, сколько хватало глаз, простирались поля, разделенные живой изгородью на квадраты. Лишь изредка виднелся дом фермера. Земля отличалась плодородием, но было здесь безлюдно Можно было проехать много миль и не встретить ни души. Со времен войны Алой и Белой розы здесь ничто не изменилось — все те же квадраты полей и все то же небо. Только телеграфные столбы показывали, что на дворе двадцатый век.
Вдали за горизонтом лежал Ларборо, город, где находились велосипедная фабрика, оружейный заводик, мастерские по производству гвоздей с широкими шляпками и фабрика фирмы Коуэн, изготовлявшая знаменитый клюквенный соус, а также добрый миллион набитых в кирпичные коробки жителей. Время от времени их охватывало атавистическое стремление к природе, и они устремлялись за город на травку. Но в окрестностях Милфорда не было ничего привлекательного для людей, которым нужна не только травка, но и красивые пейзажи и кафе: когда жители Ларборо выезжали на природу, они ехали на запад, где были горы и море, а широкие просторы к северу и востоку от Ларборо оставались такими безлюдными и незамусоренными. Это были «скучные» места, и сама их невыразительность спасала их от цивилизации.
В двух милях от Милфорда по дороге стоял дом под названием Франчес. Он торчал посреди открытого пространства, как телефонная будка. В последние дни Регентства [8] кто-то купил участок земли, известный под названием Франчес, построил посредине его приземистый белый дом и обнес его
8
Период правления принца-регента, будущего Георга IV (1811–1820). — Прим. перевод.
«Сколько они здесь уже живут? — подумал Роберт. — Три года, четыре? Они не завели в Милфорде друзей, но это ничего не значит. Старая миссис Уорпен, надеясь, что климат средней Англии будет более благотворен для ее ревматизма, чем морской, купила первую виллу, построенную в тени вязов в конце главной улицы, ни много ни мало двадцать пять лет тому назад. О ней все еще говорили: «Та леди, что переехала из Веймута, между прочим, на самом деле переехала из Суэнеджа».
Да, дочь с матерью не искали знакомств. Им, казалось, вполне хватало друг друга. Раза два Роберт видел, как Марион играет в гольф с доктором Бортуиком. Она играла в мужской манере, и у нее было резкое движение кисти, как у профессионала.
Это все, что знал о ней Роберт.
Подъехав к высоким чугунным воротам Франчеса, Роберт увидел там еще две машины. Одна из них была столь незаметной, чистой и скромной, что несомненно принадлежала полиции. «Где еще в целом свете, — подумал Роберт, выходя из машины, — полицейские так стараются не бросаться в глаза и вести себя благопристойно?»
Вторая машина принадлежала начальнику местной полиции Хэллему, который так хорошо играл в гольф.
В ближайшей к Роберту машине сидели три человека — шофер, пожилая женщина и очень молоденькая девушка, почти ребенок. Шофер поглядел на Роберта спокойным, как будто рассеянным, но все замечающим взглядом полицейского, и отвел глаза. Лица двух женщин на заднем сиденье Роберт не разглядел.
Высокие чугунные ворота были закрыты — Роберт не помнил, чтобы когда-нибудь видел их распахнутыми — и он с любопытством толкнул одну из створок. Чугунное кружево ворот было обито изнутри листовым железом каким-то викторианским владельцем, не желавшим, чтобы его дом открывался посторонним взглядам. Через высокую кирпичную стену, окружавшую дом, виднелись лишь крыша и каминные трубы, так что Роберт сейчас увидел дом впервые.
Первым его чувством было разочарование. Дело здесь даже не в том, что дом давно не ремонтировался и пришел в упадок, хотя это сразу бросалось в глаза, а в том, что это было на редкость некрасивое строение. Или его построили слишком поздно, когда изящный стиль эпохи Регентства уже исчерпал себя, или его просто строил бездарный архитектор, у которого не было чувства пропорции. Он использовал приемы своей эпохи, но они ему явно были чужды. И все в доме было как-то не так: окна слишком маленькие, а простенки слишком большие, входная дверь слишком широкая, а ступени, ведущие к ней, — слишком высокие. В результате дом, вместо того, чтобы подобно другим постройкам того периода, излучать довольство, хмуро таращился каким-то враждебно-вопросительным взглядом. Роберт прошел через двор к негостеприимной двери, подумав, что дом напоминает ему сторожевого пса, который проснулся, услышав шаги постороннего человека, поднялся на передние лапы и размышляет, броситься ему на него или просто залаять. У дома было точно такое же выражение: а что ты тут, собственно говоря, делаешь? Роберт не успел нажать кнопку звонка, как дверь отворили, — и не горничная, а сама Марион Шарп.
— Я увидела вас в окно, — сказала она, протягивая ему руку. — Мама прилегла после обеда, и я боялась, ваш звонок ее разбудит. Надеюсь, нам удастся покончить с этим делом до ее пробуждения. Тогда она об этом и не узнает. Большое вам спасибо, что приехали.
Роберт произнес в ответ какую-то незначащую фразу, заметив, что у Марион вовсе не карие цыганские глаза, как он предполагал, а зеленовато-серые. Они вошли в прихожую. На полу лежал коврик.
— Полиция, — сказала она и открыла дверь в гостиную. Роберт предпочел бы сначала поговорить с ней наедине и разобраться в обстановке, но теперь было уже поздно. Видимо, так она и задумала.