Загадочный человек
Шрифт:
– Будь она проклята, эта питрб, – унеси их скорее, божий старичок.
Бенни встал, догнал старичка и положил ему на книжку рублевый билет.
Старик-сборщик, не выходя ни на секунду из своего спокойного состояния, отдал Бенни свой поклон и протянул ему тоже: «Дай Бог тебе доброе здоровье, родителям царство небесное».
Но пьяный парень не был так равнодушен к пожертвованию Бенни: он тотчас же привскочил со стула и воскликнул:
– Вот графчик – молодец!
Парень быстро тронулся с места, шатаясь на ногах, подошел к Бенни и сказал:
– Поцелуемся!
Бенни,
– Вот мы… как… – залепетал пьяный парень, обнимая Бенни и направляясь к столику, за которым тот помещался с Ничипоренкою. – Душа! ваше сиятельство… поставь пару пива!
– Зачем вам пить? – отвечал ему Бенни.
– Зачем пить? А затем, что загулял… Дал зарок не пить… опять бросил… Да загулял, – вот зачем пью… с досады!
Мещанин сел к их столу, облокотился и завел глаза.
Ничипоренко шепнул Бенни, что этому перечить нельзя, что нашему народу питье не вредит и что этого парня непременно надо попотчевать.
– Вот вы тогда в нем его дух-то народный и увидите, – решил Ничипоренко и, постучав о чайник крышкою, потребовал пару пива.
Парень был уже очень тяжел и беспрестанно забывался; но стакан холодного пива его освежил на минуту: он крякнул, ударил дном стакана об стол и заговорил:
– Благодарим, дворецкий, на угощении… Пей же сам!
Ничипоренко выпил.
– Давай с тобой, графчик, песни петь! – отнесся парень к Бенни.
– Я не умею петь, – отвечал юноша.
– Чего не умеешь?
– Петь не умею.
– Отчего же так не умеешь?
– Не учился, – отвечал, улыбнувшись, Бенни.
– Ах ты, черт! Да нешто петь учатся? Заводи!
– Я не умею, – снова отвечал Бенни, вовсе лишенный того, что называют музыкальным слухом.
– А еще граф называешься! – презрительно отмахнувшись от него рукою, отозвался парень и, обратившись затем непосредственно к Ничипоренке, сказал: – Ну, давай, дворецкий, с тобой!
Ничипоренко согласился; но он тоже, как и Бенни, и не умел петь и не знал ни одной песни, кроме «Долго нас помещики душили», песни, сочинение которой приписывают покойному Аполлону Григорьеву и которая одно время была застольною песнью известной партии петербургской молодежи. Но этой песни Ничипоренко здесь не решался спеть.
А парень все приставал:
– Ну, пой, дворецкий, пой!
Ничипоренко помирил дело на том, чтобы парень сам завел песню, какая ему была по обычаю, а он де ему тогда станет подтягивать.
Парень согласился, – он закинулся на стуле назад, выставил вперед руки и самою высокою пьяною фистулою запел:
Царь наш белый, православный, Витязь сердцем и душой!Песня эта имела на Ничипоренко такое же влияние, какое производил на Мефистофеля вид освященных мест: он быстро встал и положил на стол серебряную монету за пиво; но тут произошла маленькая неожиданность: парень быстрым движением руки покрыл монету своею ладонью и спросил: «Орел или решетка?»
Ничипоренко смутился и сказал сурово парню, чтоб тот не баловался и отдал деньги.
– Орел или решетка? – с азартом повторял, не поднимая руки, парень.
Ничипоренко достал из кармана другую монету, расчелся и ушел. С ним вместе ушел и Бенни, получивший от мещанина на дорогу еще несколько влажных пьяных поцелуев.
Глава пятнадцатая
«Предприниматели» шли молча по утихавшим стогнам деревянного ярмарочного города.
При последних трепетаниях закатных лучей солнца они перешли плашкоутный мост, соединяющий ярмарочный город с настоящим городом, и в быстро густеющей тени сумерек стали подниматься в гору по пустынному нижегородскому взвозу. Здесь, на этом взвозе, в ярмарочную, да и не в ярмарочную пору, как говорили, бывало нечисто: тут в ночной тьме бродили уличные грабители и воришки, и тут же, под сенью обвалов, ютился гнилой разврат, не имеющий приюта даже за рогожами кабачных выставок.
Бенни и Ничипоренко шли по этому месту, вовсе не зная его репутации, и ни в одном из них не было столько опытности, чтобы по характеру местности сделать приблизительно верное заключение о характере лиц и сцен, которые всего легче можно здесь встретить. Они шли теперь посреди сгущающейся вокруг их тьмы, разговаривая о народе, о котором Ничипоренко «знал все» и говорил о нем с большою самоуверенностию тогдашних народоведцев.
Бенни с чисто детскою пытливостию хотел объяснений, отчего все эти люди давали на церковь, когда он был наслышан, что церковь в России никто не любит и что народ прилежит к расколу, ибо расколом замаскирована революция? Ничипоренко объяснял ему, что «это ничего не значит».
– Да как же ничего не значит? – пытало бедное дитя, еще не привыкшее нахально игнорировать возникающие вопросы святого сомнения.
– Да так, ничего не значит. Народ знает, что это, может быть, шпион.
– Кто же шпион?
– А вот этот старик, что на церковь просил.
– В таком случае, зачем же вы ему не дали? Ведь это могло обратить на вас его внимание.
– Ну, так, – очень нужно деньги тратить!
Бенни посмотрел в глаза своему ментору сколько мог пристальнее сквозь сумеречный мрак и сказал:
– Да как же не нужно?
– А разумеется, не нужно.
– Да ведь мы же должны дорожить, чтобы на нас тени подозрения не падало!
– Да оно и не падало бы, если бы вы не сунулись с своим рублем, – отвечал Ничипоренко, внезапно почувствовавший за собою силу положения.
– Это вы все испортили, – продолжал он, развивая свою мысль, – вас и назвали сейчас же от этого графом. Граф! Bon soir, [2] ваше сиятельство!
Ничипоренко снял шляпу и захохотал.
2
Добрый вечер (франц.).