Заговор генералов
Шрифт:
– Нет, - твердо сказал Антон.
– Мало кто верил и верит, что большевики - германские шпионы. Влияние идей Ленина все шире распространяется среди солдат и затрагивает офицерский корпус. Вы правы - прежде всего молодежь, младших офицеров.
Милюков по-своему понял решительность ответа собеседника:
– Вы молодец, Антон Владимирович, - вы трезво смотрите на вещи. Здесь, в столице, многие убаюкивают себя... Преждевременно. Опасность возрождения большевизма не ликвидирована. И конечное слово будет принадлежать армии.
"Вот оно что... Хочет получить ориентировку из первых
– А каково ваше отношение к Временному правительству? К министру-председателю?
– продолжил хозяин кабинета.
– Бессовестные болтуны. И самый большой болтун - Керенский.
– Вынужден с вами согласиться, мой юный друг. Александр Федорович, к огорчению, как флюгер. Откуда ветер дует...
– Он помолчал, допил чай, неторопливо, со вкусом раскурил трубку, предупредительно раскрыв перед гостем шкатулку с сигарами, сигаретами и папиросами. И как бы между прочим, без понуждения, спросил: - А как относится армия к фигуре главковерха Корнилова?
– До бога высоко, до главковерха далеко...
– позволил себе пошутить Антон.
– По совести говоря, не знаю.
– Не беда. Время все поставит на свои места.
– Милюков мягко улыбнулся.
– Когда пробьет час.
Антону почудилась в этих словах перефразировка "дня икс", упомянутого горским князем.
– Что вы хотите этим сказать, профессор?
Павел Николаевич не спешил с ответом. Пососал трубку. Не отрывая мундштука от губ, выпустил ароматный дым. Из-за неплотно прикрытой двери донеслось:
Дни безумия злого Сосчитал уж стремительный Рок, И восстанья иного Пламенеющий день недалек...
Профессор отнял от губ трубку:
– У супруги сегодня день салона...
– голос его был снисходителен.
Из залы донеслись аплодисменты.
– А стихи действительно превосходны. Как предзна-менье. Ведь Федя написал их не сегодня - год назад...
– Милюков вздохнул.
– Год - а как все изменилось, и грядет уже новый, "пламенеющий день".
– Он снова пососал мундштук.
– Лютер говорил: ум человеческий подобен пьянице - поддержи его с одной стороны, он свалится на другую... Да, продолжает шататься из стороны в сторону род людской, обманываемый, но не теряющий веры в возможность достижения желанной цели. От времен Древней Индии, Египта, Ассиро-Вавилонии и Иудеи жрецы занимались гаданием, пытались раскрыть смысл прошедшего и предугадать таинственное будущее. Да и нынче - только объявится прорицатель, как все к нему валом валят.
– О ком вы говорите?
– Если позволите, и о себе. Хотя признаюсь вам, дорогой друг: не обладаю магическим даром. Не могу, подобно пифиям, подчинять сверхъестественные силы и вызывать знамения.
– Он пыхнул благоуханным дымком.
– Зато знаю, чего хочу и чего не хочу.
Антон понял: если он рассчитывает что-то разузнать, должен набраться терпения. Разглагольствовать - в манере профессора. Этой манере соответствовал и его голос, обширный и бархатистый.
– Так чего же вы хотите, Павел Николаевич?
– Надеюсь, того же, чего и вы: укрепления могущества и славы России.
– Готов подписаться под этими словами. Но что вы подразумеваете за ними?
Милюков опять повел издалека:
– И мы и большевики боролись против царизма. Различными методами. Но добивались и добились одной конечной цели: самодержавие рухнуло... А далее? Увеличилась или уменьшилась после Февраля сумма добра и зла в отечестве?.. Мы, партия народной свободы, мы, конституционные демократы, хотели и хотим объединить вес классы, все слои общества в едином спасительном гражданском порыве самоотвержения и подвига!
– А чего вы не хотите, профессор? Павел Николаевич оставался верен себе:
– Наша революция началась как общенародная. Но очень скоро она оказалась похожей на поезд, которому стрелочник неправильно перевел стрелку - направил в тупик. Этот тупик - классовая борьба. При классовой борьбе развиваются наихудшие качества населения: корысть, зависть, трусость, презрение к общенациональному... Между тем каждому должно быть ясно, что в России нет ни одного класса, который на своих плечах мог бы вынести всю тяжесть свершенного и на обломках деспотии создать новые формы общественной жизни.
– А пролетариат?
– Вот-вот!
– обрадовался профессор, снова по-своему поняв Антона.
– Вы мне подсказываете догмат большевиков. Теперь, слава богу, уже почти для всех становится очевидным то, что мы знали всегда: российский пролетариат не обладает государственным разумом. Да и откуда было набраться его? Единственный свет, который был доступен так называемому революционному пролетариату и его партии, - это сумеречный свет подполья. А вы знаете: свет, проникающий в узкую щель, создает оптический обман, искажает все пропорции... Мы, кадеты, вели борьбу легально, при нормальном освещении. И у нас нет аберрации зрения. И неужели мы, образованные и эрудированные люди, уступим право государственного мышления каким-то фабричным с их двумя-тремя классами церковноприходского?.. Абсурд! И еще один догмат большевиков и их лидера Ленина: революция - для пролетариата. Вот этого мы тоже не хотим. Наоборот, мы хотим, чтобы пролетариат служил для нашей революции.
Он добродушно сквозь линзы пенсне посмотрел на офицера:
– С вами очень приятно беседовать. Вы умный человек и понимаете самую суть. Жаль...
– он показал трубкой на повязку.
– Подлечитесь - и снова на фронт?
– Царапина. Нет, я командирован в Москву. На какое-то совещание.
– На Государственное совещание?
– встрепенулся Павел Николаевич. И спова в его топе Антон уловил нечто общее с тоном князя.
– Это совершенно меняет дело! Я тоже там буду... А вы не могли бы выехать в Москву несколько раньше?
– Зачем?
– Понимаю: фронтовику отказаться от соблазнов столицы... Но мы, общественные деятели, решили накануне Государственного совещания провести свое. В узком кругу. Для выработки неких важных намерений. Я, как один из организаторов, с удовольствием пригласил бы вас. Как представителя достойнейшей части молодых офицеров-фронтовиков.
– Благодарю... Большая для меня честь... Однако... Антон понял: вот оно! Как в детской игре: "холодно, холодно..." и вдруг сразу - "горячо!". Но не следует выказывать явную радость.