Заговор против Ольги
Шрифт:
— Да, дочь моя, смерть грозит не только тебе, по и сыну. И дабы успешно бороться с врагами, следует быть спокойной за его судьбу. Я знаю лишь один способ спасти княжича, но этот способ потребует от тебя истинно материнской мудрости и мужской твердости характера.
Григорий смолк, выжидающе уставился на Ольгу.
— Продолжай, святой отец, — проговорила та.
— Твоему сыну надобно находиться там, куда не дотянутся кровожадные лапы язычников, твоих и его врагов. Константинопольский патриарх — твой брат по вере, император Нового Рима — твой друг и союзник. Разве по договорам, заключенным с Византией князем Олегом и твоим мужем, Русь и империя не должны
Ольга грустно усмехнулась.
— Мне известны эти договоры. По ним Русь и Византия считают себя друзьями и обязуются оказывать друг другу помощь. Но Русь еще никогда не просила подмоги у империи! Зато сколько раз молила об этом Византия! Сколько раз посылала Русь ей на помощь дружины, проливала свою кровь за ее интересы. Я не нуждаюсь в защите империи, святой отец, — гордо закончила Ольга.
— Ты не так поняла меня. Не Русь обратится к Византии, а ты, мать и христианка, попросишь убежища для сына у патриарха. Этим ты спасешь для себя единственного ребенка, а для Русской земли — ее законного великого князя. Я, скромный слуга божий, не знаком с императором Нового Рима, но знаю патриарха, нашего первосвященника. Я сам поведаю ему о твоей беде и присовокуплю собственный голос к твоей просьбе. Патриарх — отец всех христиан, своих детей, он поможет и нам.
Григорий сделал паузу, облизал кончиком языка губы. Его глаза, как два острых буравчика, впились в лицо Ольги.
— Думай, дочь моя, но помни, что жизнь и дальнейшая судьба княжича в твоих руках. То, что сейчас решишь, может навсегда погубить или спасти Святослава.
— Согласна с тобой, святой отец, — решительно произнесла Ольга. — Но что я должна сделать, дабы патриарх внял моей просьбе?
— Не тревожься об этом, я все беру на себя, — ответил Григорий. — Тебе надобно сделать лишь одно — крестить сына. Первый среди христиан не может приютить у себя язычника.
От изумления Ольга даже привстала с сиденья кресла, лицо ее пылало.
— Крестить? Вселить Христа в душу будущего великого князя Руси? Кто позволит мне это, святой отец?
— Мы совершим обряд тайно, и о крещении будет известно только двоим: тебе и мне.
Ольга задумалась. Ее пальцы, лежавшие на подлокотниках кресла, заметно дрожали.
— Да будет по-твоему, святой отец. Для спасения жизни сына я готова на все! Пускай не только я, но и сам Христос станет ему защитой.
Григорий почувствовал, как вначале от волнения, а теперь от радости у него вспотели ладони. Поп и не предполагал, что ему удастся так быстро и легко сломить сопротивление Ольги, навязать ей свою волю. Значит, не напрасно велел он служке вогнать стрелу над головой княжича Святослава — это принесло желанные плоды. Побежденная страхом, киевская княгиня теперь целиком в его власти. Главное сейчас — не дать ей времени прийти в себя, избавиться от ощущения притаившейся рядом опасности, изменить принятое только что решение.
— Дочь моя, надобно торопиться. Мы не знаем замыслов врагов, и чем скорее княжич очутится в безопасности, тем быстрее ты обретешь покой души.
— Ты прав, святой отец, — с непривычной для Григория покорностью сказала Ольга. — Назови время свершения обряда.
— Мы покрестим княжича сегодня ночью. Жди меня…
Григорий пришел в шатер Ольги незадолго до полуночи. Молчаливый служка в монашеском одеянии принес под полой и расставил по местам все необходимое для крещения, после чего бесшумно исчез за пологом шатра. Григорий собственноручно налил в купель воды, глянул на Ольгу.
— Приступим, дочь моя?
Ольга не успела ответить. У входа в шатер раздались тяжелые шаги, и на пороге появились воеводы Ратибор, Асмус, Свенельд.
— Прости, великая княгиня, что беспокоим, — сказал Ратибор. — Но проверяли стражу и увидели, как из твоего шатра скользнула тень. Потому и решили узнать, все ли у тебя спокойно.
Глаза воеводы скользнули по шатру, наткнулись на купель. Затем он увидел на столе кропило, большой крест, каравай хлеба, стоявшую возле них корчагу с водой. Ратибор перевел взгляд на дремлющего в кресле княжича Святослава в ослепительно белой рубахе, на застывшего подле него священника с Евангелием в руках. Лицо воеводы нахмурилось.
— Что замыслил, ромей? — грозно спросил он, шагнув к Григорию. — Что делаешь у великой княгини ночью? Зачем тебе княжич и все это? — кивнул воевода на стол с христианскими регалиями.
Священник выпрямился перед Ратибором во весь рост, взял со стола крест-распятие и выставил его перед собой, словно щит.
— Прочь, язычник! Не мешай творить святой обряд!
— Святой обряд? — Воевода сделал шаг назад, выхватил из ножен меч. — Ты хочешь, ромей, вынуть из княжича душу воина-русича? Задумал превратить его в раба, слабого телом и духом Христа, бога женщин? Умри за это!
Ратибор занес над Григорием клинок, но Асмус успел перехватить его руку. Сильным рывком Ратибор освободил ее, но между ним и священником уже стояла великая княгиня. И меч русича опустился.
— Великая княгиня, не гневись, что едва было не пролил кровь в твоем шатре. Но Русь не позволит отнять у нее великого князя! Твоя верная дружина не допустит глума над верой наших пращуров! Княжич Святослав принадлежит Руси и ее людям, а русичи не верят и не признают Христа, чужого, неведомого им ромейского бога.
— Довольно, воевода, — устало произнесла Ольга. — Священник должен был крестить княжича по моей воле, и я теперь жалею об этом решении. — Она подошла к креслу, опустилась в него, махнула рукой Григорию. — Иди отдыхать, святой отец. Асмус и Свенельд, проводите его.
Когда в шатре остался один Ратибор, Ольга, откинувшись на спинку кресла, весело рассмеялась. Это было так неожиданно, что воевода вздрогнул.
— Я сделал что-то не так? — спросил он.
— Нет, ты поступил так, как я велела. И смеюсь я над ушедшим сейчас ромеем. Как часто иноземцы считают себя выше нас, русичей! Как смешны и жалки они в самолюбовании и кичливости. Мало кто из них может по достоинству оценить широту русской души, силу и мощь нашего народа. Ничего, всесильное время откроет им глаза, а великое дело Руси повергнет их в трепет. Так и этот ромей. Считая себя умнее меня, славянки, он хочет править моими руками Русью. Но я давно познала его лукавую душу, проникла в самые сокровенные ее тайники. И сейчас не он мной, а я играю им.
— Он опасен, великая княгиня, — заметил Ратибор. — Сегодня при тебе кто-то стрелял в княжича. Клянусь, что это злодейство — дело рук сподручных пригретого тобой ромея.
— Не сомневаюсь в этом. И хотя уверена, что ромею нужна не смерть княжича, а принятие им христианства, я не хочу рисковать жизнью сына. Поэтому, Ратибор, сегодня утром возьмешь Святослава к себе в дружину. Мудрейший из русичей — Асмус — его дядька, так пусть еще и храбрейший из воинов станет ему учителем. Пускай уже сейчас различает княжич друзей и врагов Руси, пускай отроком познает жизнь и думы русичей, пускай с детства растет защитником земли русской.